Пятнадцать лет скитаний по земному шару - страница 12

— Что ты! А куда мы пойдем?..

Агент привел нас в русское консульство.

— Что делать с вами? — уныло сказал консул. — Идите куда хотите. Языки вы знаете какие-нибудь?

— Мы отстали в Нагасаки от своего парохода, там остались наши бумаги и вещи, а языков, кроме русского, не знаем, — ответил Степа.

Консул предупредил, что с первым же русским пароходом отправит нас во Владивосток, а пока мы будем жить в «морском доме». Через неделю Степа предложил снова зайти к консулу, но встреча с этим представителем царской администрации меня не привлекала. Мой товарищ уехал в Ханькоу, и я остался в одиночестве на улицах Шанхая.

Мне привелось увидеть, до чего довели империалисты китайский народ, я был свидетелем потрясающих сцен… Вот по широкой улице медленно движется странная упряжка: к громадному фургону прикованы железными цепями — по четыре человека в ряду — двадцать китайских кули, исхудалых до того, что они кажутся скелетами, обтянутыми пергаментом. С невероятными усилиями, глядя себе под ноги, они тащат камни для мощения улиц. Сбоку шествуют английские полисмены. Никто из европейцев не обращает на эту процессию никакого внимания — видимо, это заурядное явление…

К зданиям банков, концессионных контор и торговых фирм, к роскошным особнякам подъезжали рикши с иностранцами в колясках. Босоногий труженик не смел взглянуть в лицо своего седока и ждал, опустив голову, пока тот вылезет из коляски. Пассажир швырял на мостовую мелкую монету, а рикша, подобрав ее, пугливо озирался и спешил убраться подальше.

В этом китайском городе были целые районы, захваченные империалистами: английскими, французскими, японскими, американскими… Как свора собак, они бешено грызлись между собой за жирные куски, добытые путем массового ограбления китайского народа. В этой части Шанхая, названной империалистами «международной», находились их концессионные конторы — кровососные банки на теле трудящихся Китая. Здесь были скверы, у входа в которые висели надписи: «Китайцам не входить, собак не вводить»…

В морском доме я видел людей многих национальностей; большая часть их жила за счет разных «христианских миссий», которые подкармливали моряков. Это делалось не только для усиления религиозного духа; каким бы ни было их действительное положение, требовалось, чтобы они по своему внешнему виду казались китайцам «высшей расой».

А в районах Шанхая, населенных китайцами, перед глазами открывалась бездна нищеты, невероятная скученность, болезни, огромная смертность.

Хищники, привлеченные в Китай жаждой легкого обогащения, вместе с прогнившей местной аристократией и феодалами довели народ до ужасающего состояния. Шанхай они сделали своей штаб-квартирой. Для устрашения народа здесь и в других портах стояли иностранные военные корабли. Подгулявшие моряки, развалившись в колясках, держа рикшу за косу, а то и подхлестывая его тростью, проезжали по улицам. Видеть это было невыносимо.

В Шанхае я оказался совершенно беспомощным, о получении работы и думать не приходилось. Ночи проводил без сна, днем едва волочил ноги. Большую радость я испытал, встретив на улице Саню-кочегара, своего нагасакского знакомого. Положение его тоже было не блестящее, но он жил на квартире вместе с несколькими русскими.

— Я бы взял тебя к нам, да ведь и меня там держат лишь за то, что я работаю поваром и уборщиком, — сказал Саня. — У меня есть немного денег, и я с охотой верну тебе хотя бы часть того, что ты дал мне в Нагасаки… Подожди, быть может, мне еще удастся устроить тебя в нашей квартире…

На деньги, отданные Саней, я смог некоторое время кормиться в самых дешевых харчевнях. Но скоро пришел день, когда деньги кончились, а главное, — я не видел никакого выхода. Проведя ночь в лодке, я голодный плелся по городу.

На углу, возле английского магазина, стоял человек в серой кепке, рубашке косоворотке и недорогом черном пальто. Он был среднего роста, крепкого сложения; умное и доброе лицо выражало внутреннюю силу, на вид ему было лет 26–27. Человек перелистывал карманный словарь. «Русский!» — решил я. Меня потянуло к нему. О, радость! — это был товарищ Артем, любимец харьковских рабочих, вожак революционных выступлений.