Расплата - страница 43
Когда Сонина тетка тронула свою лошадь вслед за светлоозерскими мужиками, Соня спрыгнула с телеги, быстро подошла к Василию. Ее решительный, требовательный взгляд удивил его.
– Здравствуй, Соня...
– Здравствуй, Вася, – и молча смотрит не отрываясь, будто ласкает его лицо ресницами.
– От Клани новость какая?
– Нет, – усмехнулась она, – так, подошла поглядеть на тебя.
Потом нехотя отвернулась и пошла за подводой.
Насмотрелась и ушла. Больше не оглянулась ни разу. Зачем подходила? Что выискивала на его лице? Что хотела сказать и не сказала? А может, сказала, да не расслышал, не понял?
Василий смотрел ей вслед, пока не скрылась из виду, а когда скрылась, почувствовал себя так, будто она отняла у него что-то, взяла вот сейчас, здесь, не дотрагиваясь до него, взяла! Унесла с собой. И не будет теперь Василию покоя...
– Да... в такую красотку и влюбиться не грех, – положив руку на плечо Василия, сказал Андрей Филатов. – Только Маша твоя не хуже.
Василий сделал вид, что недослышал.
– Пойдем пока имение барское посмотрим, – сказал он. – Ведь власть мы с тобой как-никак. Может, тащат оттуда что. А нам коммуну тут создавать. – И первый зашагал от мельницы к усадьбе.
Недаром светлоозерцы говорят про Соню Елагину, что она пошла в мать.
Ее родительница – дворянка Глафира Алексеевна – была гордой, своенравной красавицей. Захватив своего мужа, помещика Бибикова, с горничной, она презрительно плюнула ему в лицо, напилась с горя коньяку и в ту же ночь выехала в Тамбов, к брату. Кучер Еремей, который за большое вознаграждение согласился ехать ночью, на середине пути уговорил барыню заночевать в хуторе – дорогу начинала затягивать метель. Продрогшую хмельную помещицу на руках внес в горницу высокий, сильный вдовец – ставщик Макар Елагин.
Ночью, в пьяном угаре, Глафира Алексеевна с мстительной, горячей страстью отдалась Макару, а утром уехала, даже не подняв на него глаз. Еще тоскливее потянулись ямщицкие дни, уже и забыл Макар о чудаковатой барыньке, как нежданно-негаданно прискакал кучер Еремей.
– Барыня тебя кличет, Макар. Помирает она. Дочь у ей народилась... от тебя будто.
Всю дорогу Макар молча вздыхал и крестился. Потом, как во сне, брел по коридорам, сопровождаемый зловещим шепотом господ. Невидящими глазами смотрел на бледно-восковое лицо Глафиры Алексеевны.
– Макар, помираю... Волю свою... при батюшке... Твоя, Макар, дочь... Софьей назвала, фамилию твою записала. Поди с батюшкой к прислуге, возьми ее. Загубят ее тут, как меня загубили. Прощай, Макар, Береги дочку. Молись за меня.
Макар упал на колени, прижался губами к ее холодеющей руке и зарыдал.
– Не надо, Макар... Ты не виноват, прощай.
Поп положил руку на плечо Макара:
– Не мучь ее, раб божий. Простись и иди.
Макар опомнился у повозки, держа в руках укутанного в дорогое одеяльце ребенка. Еремей перекрестил Макара, усадил его поудобнее и погнал лошадей по грязным осенним улицам Тамбова.
Прощаясь с Макаром на хуторе, Еремей вынул из-за пазухи карточку, подал хлопочущему возле ребенка Макару:
– У барина украл. На грех пошел... Помни ее!
Макар спрятал карточку в сундук.
...Трудно, ох как трудно было бы Макару одному растить дочку, если бы не сестра-бобылка, заменившая Соне мать. Выросла на славу девка, замуж вышла за хорошего, справного человека, да война сделала ее вдовой. Даже фамилия мужа – Трегубова – не успела пристать к Соне. Так и осталась она для всех Елагиной.
Такова история Сони. И хотя жители Светлого Озера знают Сонину мать только по карточке, но барскую кровь в ней признают и всегда говорят ей, что пошла она в мать. А Макар каждый раз, когда приезжал летом в Тамбов, привозил на могилу Глафиры Алексеевны полевые цветы и подолгу стоял здесь, шепча молитвы, которые повторял в ту безрассудно-ласковую ночь.
Макар услышал вкрадчивый стук в дверь и вышел в сени:
– Кто там?
– Я, Карась, открывай! Что долго дрыхнешь? Светло уж!
– Мне гудка нет, скоко хочу, стоко и сплю, – недовольно ответил Макар, впуская Карася.
Вошли в избу, оглядели друг друга – долго не виделись. Сели к столу.
– Есть кто дома?
– Никого. Баба к племяннице в Тамбов ушла.