Рассказы о землепроходцах - страница 24
На низком, покрытом галькою берегу темнел сруб. Пригнувшись, Стадухин с трудом протиснулся внутрь. В полутемном, более похожем на землянку, чем на избу, помещении лежали мертвые люди. Лица их уже покрылись зеленой плесенью.
Коряки рассказали Стадухину и о «камне-утесе», который тянется по берегу так далеко, что никто из людей не знает конца этому камню. Стадухин подумал и приказал поворачивать кочи назад. Стадухин был практическим человеком, и для него, пусть и привычного к Заполярью морехода, риск дальнейшего плавания показался непомерно большим. Тем же летом Стадухин вернулся в Нижнеколымск.
А Дежнева не остановили первые неудачи. Отважно продолжал он плавание, каждый день которого стоил казакам все новых и новых жертв. Через Берингов пролив прошло всего три судна. Два дежневских коча и один анкундиновский.
«Тот нос вышел в море гораздо далеко, — запишет многие годы спустя Дежнев. — А живут на нем чукчи добре много. А против того носу на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных. А лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с русскую сторону носа признана вышла речка, становье тут у чукоч делано, что башни из кости китовой, а нос поворачивает кругом, к Анадырь реке...»
Неприветливо встретил Тихий океан мореплавателей, рискнувших войти в него с северного хода. Ураган обрушился на суденышки. Коч Анкундинова выбросило на скалистый берег, и Дежневу с трудом удалось спасти часть команды. Между тем ветер не стихал, и ночью два последние коча потеряли друг друга. Судьба судна, которое вел Федот Алексеев, не установлена. Недолго длилось плавание и самого Дежнева. Ветром прибило судно к Олюторскому полуострову. Сами того не зная, мореплаватели проскочили обетованную Погычу — реку Анадырь и высадились уже на территории нынешней Камчатской области.
«Я, холоп твой, от тех товарищей своих остался всего двадцатью четыремя человеки... А на Анадырь реку доволокся всего двенадцатью человеки».
Эти двенадцать человек и построили Анадырский острожек.
«А река Анадырь не лесна и соболей по ней мало... а иного черного лесу нет никакого, кроме березнику и осиника... от берегов лесу не широко, все тундра да камень... А государевых всяких дел писать не на чом, бумаги писчей нет... Милосердный государь, царь... пожалуй меня, холопа своего, за мое службишко к тебе, великому государю, и за подъемы, и за раны, и за кровь, и за морские разбои, и за всякое нужное терпение своим великого государя, хлебным и денежным жалованием за прошлые годы со 151 и по 170[12] год мой заслужной оклад сполна, чтобы мне, холопу твоему, в кабальных долгах на правеже убиту не быть и впредь бы твоей, великого государя, службы не отбыть и в конец не погибнуть! Царь, государь, смилуйся, пожалуй!»
Этим отчаянным: «Царь, государь, смилуйся, пожалуй!» — кончается и другая, и третья, и четвертая челобитная Семена Дежнева. Обычные, стандартные формулировки, принятые при обращении к царю... Но как сходно с отчаяннейшим криком звучат они в дежневских сказках!
Прошедший сквозь бесконечные пространства тундры и тайги, сквозь непроходимые льды северных морей и жестокие штормы Тихого океана, этот отважный землепроходец, искусный мореплаватель и воин, сотни раз заглядывавший в лицо смерти, — этот человек боится погибнуть под кнутами «на правеже»!
Больно сжимается сердце, когда читаешь «скаски» Дежнева. И сейчас, многие столетия спустя, ощущаешь волнение, которое охватывало его, когда пытался он вложить в немудреные слова свой долгий и трудный путь. Голос Дежнева сбивается, путаются эпизоды. Не закончив один, Дежнев начинает рассказывать другой, а потом снова возвращается к первому. Мучительно трудно было вместить в слова все, что довелось пережить... Из посвиста стрел, из завываний вьюги, из духоты изб и чумов складывались его сказки, как, впрочем, и сама русская речь.
Пройдут немногие годы, и младший устюжанин Владимир Атласов, заняв дежневскую должность приказчика Анадырского острога, предпримет свой поход на Камчатку.
Еще несколько десятилетий — и люди уже другой, Петровской эпохи повторят открытие Дежнева. Самому Дежневу не дано было осознать величие совершенного им подвига, как, впрочем, не задумывались о значении своих подвигов и тысячи других землепроходцев, бесстрашно шедших когда-то впереди него.