Рассказы - страница 8

У них там в Австрии, в их славном городе Вена, все намного проще: сидит этак себе, сидит какой-нибудь новоавстрийский бюргер, пупок почесывает, сосисочкой посапывает, а тут вдруг и вспоминает — ах да боже ж мой, выходные-то — совсем уж на подходе! В смысле, прямо вот буквально завтра!

— А не смотаться ли нам куда-нибудь? — вопрошает он в пространство.

— Warum nicht?![7] — отзывается второй пупок, поскольку отродясь сосиски по одной не ходят — это вам не сардельки. — Warum nicht?! — в смысле: «А почему б и нет, в самом деле?! А то сидишь тут себе, сидишь по хойригерам[8] — света белого не видишь…» — А не поехать ли нам на сидр? Как раз сезон открывается…

— А что такое сидр? — спрашиваю я.

— Сидр, — объясняет мне Машка Австрийская (вообще-то ее зовут Maria, и отец у неё Peter, и фамилия её очен-но австрийская, даже дворянская, но ей больше нравилось, когда я называл ее по-нашенски — Марь-Петровна или, совсем уж попросту, Машка), — сидр, — объясняет мне Машка Австрийская, — это такое слишком свежее вино из яблок — ему меньше месяца.

— А-а! — я всегда отличался умом и сообразительностью, — брага!!

— А что такое брага? — спрашивает Машка Австрийская.

— Ну, это такой наш сидр, только из чего угодно. Но я согласен и на ваш сидр.

На том и порешили.

Я только не понял, зачем надо было для этого ехать так высоко в горы?

Мы ехали, ехали, ехали… Я даже уже решил попросить их познакомить меня с самыми необходимыми местными достопримечательностями — в смысле домика неизвестного архитектора. Но, слава богу, мы остановились полюбоваться видом со смотровой площадки.

Вид был действительно замечательный. Мы стояли над самым обрывом, а под нами совершенно сказочно рассыпались по неширокой долине городишки, селеньица и, как бы это сказать получше, — полюшки? — так ведь это женское имя, а не название для тех лоскутков… — одним словом, совершенно сказочный вид. Прямо хоть сейчас бросай все и начинай снимать «Старую, старую сказку». Вот только Олега Даля, увы, уже нет, а никого другого в его роли я себе представить не могу.

А тут я еще приметил цветочек, чрезвычайно похожий на нашу степную гвоздику.

Гвоздика эта — наша, степная, — очень скромненький цветочек, размером всего-то с ноготок младенческого мизинца, с пятью совершенно крохотными лепестками. Но зато встречается он крайне редко — впрочем, его и приметить-то трудно. И, не знаю, как у кого, а у меня эта гвоздичка вызывает полное умиление. Представьте, выжженная, иссушенная степь, когда даже полынь и то превращается в мумию сушеную, и суслики уже перестают обращать на тебя внимание: «Уйди, противный, не видишь — дышать нечем! — а ты хочешь, чтобы я из-за тебя в это пекло нырял?!» И вдруг такой крохотный, былинный — от слова былинка — цветочек. Что-то такое совершенно невозможное, как любовь чахоточного пажа из села Безродное к наследной принцессе Великой Британии.

И я еще с детства знал, как проверить свою избранницу: если я дарил ей такую гвоздичку, и она приходила в тихий, лучистый восторг — мой человечек.

И вот я сорвал этот австрийский цветочек и преподнес Машке Австрийской. Машка замерла, а её матушка внушительно объяснила мне, что это растение занесено в Красную книгу и рвать его нельзя. А Машка так и молчала до самого хойригера.

Я, конечно, вовсе и не думал проверять ее, но, честное слово, мне было очень приятно. Я тихо улыбался себе в тряпочку и уже совершенно не помышлял о том, чтобы снимать «Старую, старую сказку».