Ребята из Девятнадцатой - страница 10

- Ну, голосище!

Как только он запел, откуда ни возьмись - из окон выдачи, из приоткрытых дверей, из душевой - отовсюду в белых, черных и серых халатах показались женщины.

Песня, безусловно, предназначалась для них, одиноких и горемычных. В этом не могло быть никакого сомнения. Они не считали нужным стыдиться наполовину голых мужчин, как на заветный огонек, потянулись на могучий голос. Что, если хочется взглянуть на его обладателя? Краешком глаза хоть. Неизвестно отчего, многие из них кто косынкой, кто рукавом халата, вытирали глаза. В дальнем углу в свой клетчатый платок громко сморкался Фока.

Шел я и ночь, и средь белого дня.

Вкруг городов озираяся зорко.

Приумолкли жеушники. Многие, уже одетые, стояли все у дверей, слушали, во все глаза смотрели на здоровых, сильных, в самую Европу едущих солдат, впрочем, так похожих на их отцов и братьев.

Хотя в песне говорилось, что тяготы позади, и что теперь, при попутном ветре не плошай, и сам, не будь дураком, поддавай жару, а все же щемило сердце и хотелось не петь, а плакать - с таким чувством пел красавец старшина.

Эй, баргузин, пошевеливай вал:

Слышатся грома раскаты.

Баритон мощно перекрывал хор солдатских голосов. И было непонятно, почему довелось услышать его именно здесь, в бане, на пути к войне. Не хотелось от старшины отводить глаз.

Наступившая тишина словно оборвала песню. Все, и женщины тоже, будто оцепенели от свалившейся тишины.

Кто-то тихо рассказывал, что в Забайкалье за эту песню напоят чаем и на лошадях отправят в дорогу. Он рассказывал, а тишина все равно была мертвая. За окном будто потрескивали деревья, скрипел тротуар под ногами редких пешеходов. От промороженных дверей низом стелился холод.

Солдаты заговорили первые:

- Что зажурились, хлопцы? Или не выспались?

Жеушники молчали. Переживали момент.

- Ничего, ребята, фашистов побьем - еще не так споем!

- Мы, ребята, свое сделаем, будьте спокойны. А вы тут не ленитесь тоже, свое делайте, да на совесть. Вот и будет каждый на посту. - Это говорил старшина. Пацаны окружили его.

Стало непонятно, когда он успел превратиться в дядьку, в отца, в совсем обыкновенного человека. Как будто не он только что пел. Это казалось странным фокусом.

Подталкиваемые Фокой, жеушники прощались с солдатами, пятились к насквозь промороженным дверям. Из толпы жеушников длинный Стась выделялся ровно на голову, с красноармейцами он мог беседовать от самых дверей.

- Возвращайтесь с победой!

Евдокимыч приподнялся на носки, хотя и так уже стоял на пороге:

- Если что, мы придем на подмогу!

Юрка Соболь ощутил руку Евдокимыча в своей. Пожал: правильно.

- Подрастите, хлопцы.

- Война кончится! - гаркнул Колька Шаркун.

- Хо-х, на ваш век хватит, ребята!

- Е-гей, испугались, ишь ты!

- Господи, все-то им воевать. Ну, паршивцы!.. - погрозила банщица кулаком вдруг притихшим жеушникам.

Гудело солдатское братство. Галдели женщины. Им что, бабам. Им бы поговорить. И обязательно всем враз, чтобы никто другой не мог подступиться. Они то и дело отыскивали занятого работой старшину, который был уже в гимнастерке и подпоясан ремнем, и с лица у него бежал пот.

- Сохраните его, не пускайте в самое-то пекло, - сквозь гам выводила одна тоненьким голоском.

В ответ раздался ядреный смех.

- Сохраним, бабоньки, не пустим.

- Себя берегите, хлопцы!

Вразнобой смеялись. Может, своих вспомнили.

Было что-то значительное, большое в каждом слове, в песне, в жесте военного человека, едущего делать обыкновенное солдатское дело - бить фашистов.

Совсем стихли жеушники. Соболь не сводил со старшины глаз. Евдокимыч и Стась стояли рядом и тоже смотрели на старшину. Не хотелось уходить домой, в общежитие, где все так обыкновенно и буднично, где маленькие житейские ссоры и стычки были, казалось, бессмысленными и ненужными.

Поздно разбудил Фока, не мешало бы раньше. Пацаны вскидывали, встряхивали, заправляли постели чистым бельем. Суета была самая настоящая, утренняя.

Опять появился Фока. Чистенький, свеженький, как огурчик. Поискал глазами нужного человека. Ага, вот он, Соболь. Поманил пальцем. Следуй-ка, голубчик, за мной. Соболь оглянулся направо-налево, убедиться: может, кого другого, не его зовут. Да нет, никакой ошибки. Потянулся за Фокой. В коридор. К лестнице. Дальше.