Ребята из Девятнадцатой - страница 9
Когда разошлись в стороны оранжевые круги. Соболь сообразил, что сидит на полу.
Это он сразу сообразил. Во рту было горячо и солоно. «Так и должно быть, - мелькнуло в Юркиной голове. - Так и бывает, когда бычком. То, что удар нанесен головой, он не сомневался, он знал, что такое удар головой. И оттого, что Кайма бьет бычком, ему стало как-то просто и легко. Ничего особенного, как все, значит. Такое открытие его обрадовало. Поднявшись, увернулся от очередного удара, и кулак, самостоятельно очертив полукружье, хрястнул во что-то мягкое. Кайма хлюпнул носом, и вот теперь, наконец, Соболь увидел его лицо. А тот смотрел и не видел. Кайма ругался.
- Давно меня не трогали, - мычал, размазывая на лице кровь.
- Меня тоже, - нагло отвечал ему Соболь. Он видел, что Кайма приготовился к броску. Сжал кулаки, чтобы встретить.
- Что за шум?! - гаркнул откуда-то появившийся Фока.
Трубный голос его выпрямил спины. Соперники стали мирно беседовать, а Фока краем уха подслушивал. Входил в курс дела.
- Я придавлю тебя, - хрипел Кайма.
- Бабушка надвое сказала, - улыбался Юрка счастливой кровавой улыбкой. Подмигивал Кайме то одним, то другим глазом. В дальнем углу после потасовки с другими каймовцами медленно остывал Евдокимыч. Подошел, крикнул:
- Башку отвинчу и в глаза брошу за Юрку Соболя!
- Мы еще с вами поговорим, граждане. И еще вернемся к этому разговору, - шепелявил Колька Шаркун, только что выбравшийся из потасовки. Шепелявил он от природы, у него слегка шла кровь из носу, а так он был еще хоть куда.
Длинный Стась обошелся без драки, языком отделался. Метким, разящим словом. При этом он убил, уничтожил соперника, растер его в порошок. И теперь по-домашнему, на весь предбанник, рассыпался дурацким смехом.
- Скажите спасибо, я не захотел рук пачкать. У нас в группе каждый третий, как Юрка, может...
Фока постучал по спинке скамьи козонками, погрозил пальцем и, ухмыльнувшись каким-то своим стариковским думам, уселся со всеми удобствами. Он не вникает в мелочи. Сообразил старина, где правда сермяжная, где кривда, только что же ему вникать, когда дело сделано: фонарь у Каймы добрый. Какая ни есть, память. Что тут добавишь словами? Фоке нравится смех, вообще любит человек расслабиться после бани. Стась гогочет, а Фока, слушая, отдыхает душой и телом. Лицо доброе. И глаза, как небушко, синие. Сидит, нет ему ни до кого дела. Он бы еще, старый, грелся под душем, да моечную заполнили солдаты. Старшина вежливо выпроводил Фоку из мойки.
Получили горячую, кисло пахнущую одежду, меняли белье.
Кайма поманил пальцем Мыльного. Прикладывая сосульку, спросил:
- Ваши это?
- Девятнадцатая. У нас Федьки нет...
- Мое сменишь.
Мыльный изобразил на лице крайнее удивление. Сколько ребят вокруг, а никому не приказывают, только ему. Почему всегда ему? Язык Мыльного лепетал бодро:
- Хорошо, Гаврила. А может, сам, мне-то неудобно.
В Мыльном, возможно, заговорил человек, и Кайме это не понравилось.
- Гляди у меня, - он уже начал грозить, да увидел Юрку Соболя, выходящего из душа, отстал. Отвалил от Мыльного.
- Зашиб палец, - показал Юрка Стасю и Евдокимычу. Кожа на козонках была сорвана, словно промахнулся молотком - не попал по бойку зубила. Кому не знаком этот саднящий зуд? Только получилось не на левой руке... У Евдокимыча Соболь забрал чистое белье. Стась положил перед ним на лавку прожаренную одежду.
Между тем в раздевалке народу прибавилось. Все оживилось, повеселело: смех стал басовитее, шутки - солоней.
- Где старшина? - раздавалось в одной стороне.
- Не потеряется с таким голосищем. Старшина!
- Ого-го! - отозвалось там, где раздавали белье. Солдаты так же, как жеушники, прыгали на одной ножке, попадая в штанину. Потом сидели, стояли, ожидали одежду.
Из дальнего угла вдруг полилась песня:
Славное морс, священный Байкал...
Пел старшина. Вокруг него теснились признанные певцы, впрочем, не загораживая его самого, горбоносого, смуглого, красивого мужчину лет сорока. Высок, статен - это сразу бросалось в глаза, хотя все вокруг него стояли, а он сидел на подвинутой к нему скамье. Утирался полотенцем.