Ребята из Девятнадцатой - страница 7

Вот и теперь: угрелся - и отводит душу. Кажется, тем и живет, что посмеяться может.

Долго еще слышались его хихиканье.

Яснее становятся скрип за окном. Уютней постель делается. Как вставать с нагретой постели? Хотя бы по нужде? Ну, с ней, говоря к слову, и смех, и грех... Потому и в одиночку и по двое почти всю ночь бегают ребята на холод. По коридору, по лестнице шлепают подборами чужих ботинок. Свои одевать как-то не принято. В чужих веселей. Сама собой образуется радость, без которой, если разобраться, жизнь не жизнь.

Евдокимыч, тот засыпал сладко. В его блокноте, наконец, появился сам Юрка Соболь. Пуговицы на гимнастерке расстегнуты. Расслабился человек у растворенной голландской печи. Один отраженный блеск в глазах свидетельствовал, что Соболь не задремал и что смотрит не на раскалённые угли, а куда-то в себя, внутрь, и там что-то видит, только рассказать об этом непросто даже и другу. А еще Евдокимычу виделось: под луной, на путях - платформы с зачехленными «гостинцами» для фашистов...

Сон делал свое правое дело: надвигался, смаривал одного за другим. Слышались легкий посвист, сопенье.

- Уработался, ребя, гляди, спит, - сообщили про Юрку Соболя.

Он вздрогнул во сне. Что привиделось человеку? Может, поскользнули ботинки? Или швелером по голове ухнуло? Под вагонами?

А может, ему братан приснился, который воюет?..

Вздыхала Девятнадцатая группа, ворочалась.

Дни бегут. Уголь сгорел. Тот уголь. Пацаны раньше ложились в постель, чтобы согреться.

Когда ложишься спать, крепче запирай двери. На ключ бесполезно - у Фоки свои ключи. На ножку от табурета надо. А потом натяни на голову одеяло и спи на здоровье. Спи. Потому что самое дорогое на свете - сон. Это здорово - спать в свое удовольствие. Пусть ломятся, пусть стучат в двери кулаками и каблуками, а ты спи, пока не истекли минуты забвенья.

В коридоре гвалт. В суматохе и топоте ног слышится что-то тревожное.

- Позапирались, черти!

- Фока, хлопцы!

Тревога всех ворочает с боку на бок. По стене замаячила тень.

- Не тронь выключатель, - спросонок простонал Самозванец.

- Фока же, разве не слышишь?

Под ударами сползает табурет. С одышкой, с хрипом Фока нащупывает выключатель. Екнуло сердце Федьки Березина.

- Э, подъем! Олухи! - орет он на всю комнату.

Закопошился муравейник. Теплые, дробящие зубами, наполовину сонные, вскакивали с кроватей, прыгали на одной ноге, попадая в штанины. Фока объявил: в баню! - и, не вдаваясь в подробности, скрылся. Раздавался грохот и стук по другой, также незаконно запертой двери.

Мыльный натянул на себя одеяло, зеленую телогрейку и засопел, как ни в чем не бывало. Спит. Больше всех хочет спать. Сон ему милей бани.

- Мыльный! Подъем! - персональные команды выдает Федька.

Мыльный приоткрыл один глаз:

- Мне сменят.

Вот так. Успел снять белье. С кем-то договорился. Ну, мыльная душа, ну, работает же голова.

- Не меняй ему, ребя, пусть в грязном ходит.

- Дак что за баня без мыла? Уж ты, брат, вставай, Мыльный.

«Нет, здесь тебе не дадут выспаться», - Мыльный горько вздохнул, стал подыматься.

- Да поживей у меня! - нажимал Федька на власть.

О бане не скажешь много. О ней, как и о любви, все сказано. Теплая, обыкновенная вода. Душ. И все.

Впрочем, суетня под лейкой, толкотня, приплясыванье. Надо делать вид, будто суета - случайность, и непонятно , отчего попеременно то один, то другой вдруг оказывается в эпицентре горячего дождика. Неудачника весьма вежливо и незаметно спиной, задом оттесняют за пределы земных благ. Крякают, ухают, почесываются, которые в центре.

Мыльный далеко от центра. Он не дурак, чтобы тесниться, когда можно спокойно намылиться. Пусть лезут, кому больше всех надо, он потом. Пышная корона из пены по частям, сосульками спадает с его головы. Душ недалеко, но до него долетают лишь одиночные брызги с чужого плеча. Зажмурился Мыльный, чтобы не попало в глаза. И от удовольствия тоже. Он затыкает то одно, то другое ухо, то оба враз. Скоро все разойдутся, тогда он будет сам себе голова. А пока слушает банный гул, как музыку.

Фамилия его - Тихолоз. Мыльный - прозвище. Оно точней, потому что отовсюду он выскользнет. Беленький, светленький, с готовой улыбкой угодника, в зависимости от обстоятельств он делается напористым и горластым. От угодничества он пока еще не извлек выгоды: пацаны раскусили Мыльного. Сперва его звали Ансамблистом за то, что обивал пороги ансамбля песни и пляски трудовых резервов, временно расположенного в железнодорожном училище. Рвался туда правдами и неправдами. Ансамблисты не только на выступления, но и на репетиции приходят разодетые с иголочки. Иные состоят учениками того же училища, но перед бесталанными рядовыми своими собратьями выламываются без зазрения совести, вызывают и зависть, и неприязнь. Тихолоз первый заметил преимущества ансамблистов, особенное впечатление произвела на него красивая форма одежды. Регулярно появлялся он перед руководителями кружков со своей заискивающей улыбкой, чтобы примелькаться. Ему было отказано, но он ходил, и ничего с ним не могли поделать. Пока однажды не вывели. Под горячую руку кто-то обозвал его Мыльным. Стась, наверное, у того не задержится. Дружно хохотало братство, ко двору пришлось имя.