Реминисценции или Записки сивого мерина - страница 4

Уже в самую ночь гости уезжали по домам, в Новобратское, а бабушка убирала со стола и брала на руки спящего Антона. Она вносила его в дом и, не раздевая, укладывала на кровать.

Но борщ из курицы бывал не каждый день. Каждый день было козье молоко. Молоко с хлебом и без хлеба, с кашей и без каши. Чаще всего бабушка готовила «тюрю»: наливала в миску молока и крошила туда хлеб. Антон садился, брал ложку и уписывал эту «тюрю» за обе щёки. Если за Антоном не было провинности, а это бывало редко, то в молоко добавлялся сахар.

По субботам и воскресеньям бабушка ходила на базар, на шахту «19-20». Она носила на себе две перемётанные корзины на плече и два ведра в руках. В них были – по сезону – вишни, яблоки или сливы. Когда Антон просыпался, бабушка уже возвращалась и приносила пару конфет:

– Хоть ты и не заслужил… – бурчала она.

Антон соглашался, но конфеты брал, свято надеясь исправиться.

Баба Дуня была весёлой и зычной, часто смеялась, прикрывая частично беззубый рот ладонью, весь день носилась по двору, по саду, по лугу, решая все возникающие проблемы своего хозяйства.

Иногда, уже к вечеру, они садились с соседкой бабой Лушкой, такой же одинокой, как и баба Дуня, ставилась бутылка самогонки, закуска и две подружки сидели допоздна, говоря обо всём и про всех, жалуясь друг другу и на детей, и на их жен, и на внуков, и на саму свою судьбу, так странно-изогнуто тащившую их по жизни.

Насидевшись, они расходились, и баба Дуня шла спать к уже давно спавшему Антону.

Она долго лежит отрешённо, с открытыми глазами, уставившись в низкий потолок с выпирающими деревянными балками, потом, гладя по голове Антона заскорузлой рукой, почти неслышно начинает петь свою любимую:

Їхали козаки із Дону додому,

Підманули Галю – забрали з собою.

Ой ти Галю, Галю молодая,

Підманули Галю – забрали з собою.

Бабушкин голос тихо, тоскливо и одиноко плывёт в маленьком доме, среди цоканья ходиков, вздыхающей во сне живности – «худобы» – в хлеву и бесконечного задумчивого лая и воя собак по хутору, вторящих этой страшной песне о Гале, над которой козаки надругались и потом сожгли, привязав косами к сосне и разложив костёр.

Бабушка поёт и плачет, но Антон этого не видит, он сейчас, во сне, кусает огромное красное яблоко.

И в детстве день – такой растянуто долгий и яркий, а ночь – такая короткая и мгновенная, как всплеск рыбы в реке, и такая же полная и влажная.

И ещё радостно орёшь тонким мальчишеским голосом:

– Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось?! – и хохочешь, и не веришь, когда она смолкает на пятом «ку-ку».

И ещё не снятся многозначительные длинные вещие сны, а снятся короткие, лёгкие, радостные, светлые и быстрые, как полёт стрекозы.

И ещё не приснился самый страшный в жизни сон: умерла мама. И ты ещё не забился, крича, в бесконечной безысходности этого сна, из которого мама – совсем живая и такая близкая! – выводит тебя, маленького и взъерошенного, причитая встревоженным сонным голосом: «Всё будет хорошо! Всё будет хорошо, мой маленький!.. Ложись на другой бочок и тебе приснится хороший сон…»

И ты снова засыпаешь, ещё не веря, но уже веря в смерть…

***

Антон болел. Солидно болел, тяжело. Пятый день.

Температура держалась в районе тридцати восьми и выше. Для Антона, которого температура в тридцать семь градусов уже валила с ног, такая температура пластала на кровати, ломила кости и заставляла думать о непростой необходимости выжить. Он лежал в своей комнате общежития один. Его сокамерники, числом пять человек, были на работе. На тумбочке у кровати лежали лекарства, сигареты и стоял графин с водой и стакан. Не было только писем от Ларисы. Их просто не было.

Прошло три месяца, как Антон приехал в Киев. Экзамены в институт он сдал, но по конкурсу не прошёл. Почему-то не хватило баллов. Другим, у которых этих баллов было меньше, хватило, а ему – нет. Антон был злым и расстроенным, отказываясь понимать такое, но случившееся случилось. И было поздно пить боржоми, поскольку печень отвалилась.

Назад, домой, ехать не хотелось совершенно, и он стал искать работу в столице. Но для нормальной работы нужна была киевская прописка, а без прописки брали туда, куда не хотели идти киевляне. Не хотели они, в основном, быть строителями. Но Антон тоже не хотел. Вот туда его точно не тянуло.