Российскою землей рождённый - страница 14
Михайло вскоре привык к фаре, а фара к нему.
На первой скамье, близоруко щурясь, сидел узкогрудый прилежный ученик Андрей Власьев. Фара подсмеивалась над ним — дразнила цыпленком. Михайло не раз уже заступался за Власьева, и тот крепко привязался к нему. Подружился он и с высоким красавцем Дмитрием Виноградовым. А в темном углу за печкой, стараясь не попасть на глаза учителям, таился Сидор Когтев, тот самый, который пытался взять над ним верх еще в первый день. Михайло не раз колотил этого злобного балбеса за его козни, и Когтев в бессильной ярости грозился отомстить.
Вот и вечер. Последние уроки. Одетые в невообразимое тряпье, в большинстве своем в длинные грязные хламиды[23] и полукафтанья, школяры давно позевывают в кулак. Пришли в утренние сумерки, уйдут в вечерние. Давно остыла печь. Холодно.
Последний урок — логика, ее читает отец Кирилл Флоринский. У него ветхая тетрадка, вся испещренная, словно клопиками, порыжелыми буковками. Это записи, сделанные Кириллом, когда он тоже был школяром и слушал проповедника Феофилакта Лопатинского. К самому носу, оседланному железными очками на веревочках, подносит он толстыми красными пальцами тетрадь. Временами замолкает, пучит глаза, вздергивает очки на нос, водит им по бумаге, и все равно ни аза не разбирает. Досадливо швыряет тетрадку на стол и продолжает наизусть.
— Существует ли ныне рай и каков он был при прародителях? — Флоринский обвел всех испытующе.
Михайло чуть не прыснул. А лектор невозмутимо продолжал:
— Рай имел около сорока миль в окружности. Перейра[24] думает, что он был похож на какое-нибудь царство — например, на Испанию или Польшу. Вероятно, следы рая изглажены Ноевым потопом[25]. Блаженный Августин говорит: как известно, что Илья и Енох[26] живы до сих пор, так неизвестно, где они теперь? В раю или ином месте?.. Росла ли в раю роза без шипов? На это Василий Великий, Амвросий и Дамаскин[27] отвечают утвердительно, ибо после падения уже сказал бог Адаму, что земля взрастит тернии…
— Хибикус! — вспомнив Иоанна Каргопольского, прерывает вдруг Михайло разошедшегося схоласта.
— Что? — грозно вопрошает Кирилл.
— Я сказал, что роза, по-латыни, — хибикус.
Флоринский раздумчиво пожевал губами и наставительно произнес:
— Пульхре!
Что означало «превосходно!».
Но вот ректорский служка приоткрыл дверь и, просунув голову в остроконечной плешивой скуфейке, промолвил:
— Финне![28]
Академические питомцы, словно сорвавшись с цепи, повскакали, заголосили, с грохотом опрокинули скамьи. И вот уже в монастырском саду трещат ветки, а на Никольской улице испуганно вскрикивают запоздалые прохожие.
Михайло же шагал к заветному дому на высоком подклете. Поднимался по знакомой лестнице и негромко стучал три раза. Слышались неторопливые шаги, и улыбающийся Василий Васильевич Киприянов, по своей привычке ласково прикоснувшись к плечу, вел его в свои покои.
— Сколько я у вас свечей-то пожег, Василий Васильевич, и не сосчитать…
— Профессором будете, тогда и уплатите по счету, — отшучивался Киприянов. — Ну, я пойду, мешать не буду.
Киприянов ушел в спальню. Михайло прежде всего проверил: книги, отложенные им в прошлый раз, на месте! Первая, за которую сегодня принялся, была «Космотерос» — переведенное на русский, изданное в Москве сочинение Христиана Гюйгенса[29].
Автор едко высмеивал противников Коперника и особенно Афанасия Кирхера[30], писавшего, что планеты движутся ангелами. «Коперник сих блаженных духов такого тяжелого труда лишил», — читал Михайло и от удовольствия потирал руки. И восхищенно поглядывал па Николая Коперника из «Глобуса небесного», повторял понравившиеся стихи:
С благоговением прикасался Михайло к огромным книжищам, бережно переворачивая и расправляя страницы, любовался гравюрами. Не все ему было понятно. Осмыслив отдельные строки, выписывал их на листки. Принимался за газеты, за «Исторические, генеалогические и биографические примечания к «Санкт-Петербургским ведомостям». Из номера в номер печатались в них статьи о движении Земли вокруг Солнца и своей оси, о путешествиях вокруг света, «О ветрах», «О ис-хождении паров».