Российскою землей рождённый - страница 8
Он разыскал Савелия и поведал ему свои горести и сомнения.
— Вижу, затея твоя не блажь, не временное, — раздумчиво произнес старик. — Тогда слушай. В декабре обоз в Москву поведу. Да не тормоши… Ишь, как глаза заблестели! Только обдумай наперед все. «Москва — бьет с носка» — поговорка такая. В Москве, брат, без пачпорта кнут и дыба[12]. Одежонкой запасись и деньжишками. От своих покуда уходи куда-нибудь. Заест тебя мачеха аль еще какой грех случится. Сват баял: в Антониев-Сийском монастыре пономарь занемог — на его место, коль хочешь, определю. Маленько мошну подобьешь, а главное — дом покинешь, потому как мачеха — она у вас верховодит — против твоего пономарства не пойдет. Согласен?.. Ну, я ужо закину кому надо уду. Ты же бумаги готовь, пачпорт. И молчи.
В тот день, когда услыхал Михайло, что Савелий собирает обоз, твердо решил: в Москву он попадет во что бы то ни стало! Называли ее златоглавой, говорили — в ней сорок сороков церквей. А Петербург — хотя и ближе был, и царь Петр перевел туда свой трон, — народ еще не считал столицей.
Здесь как раз слух разнесся, что из Москвы в Холмогоры приехал учительствовать некий Иван Каргопольский. Судя по прозванию, был он выходцем из города Каргополя, уроженцем Архангельской земли, но никто доподлинно не знал, чей он сын, где его семейные.
Михайло решил разыскать этого человека. В Холмогорах ему указали на задворки богатого дома. Он постучался. Никто не ответил. Михайло толкнул шаткую дверь и оказался в чулане.
У стола на лавке спал худой человек с узким горбоносым лицом. Всклокоченные волосы нависали на лоб. На столе валялась опрокинутая кружка, у ног стояла бутыль.
Михайло оробел, не зная, что сказать. Потоптался на месте, негромко кашлянул…
Человек приподнялся. Из-под клочковатых бровей сердито блеснули хмурые глаза.
— Чего тебе? — раздалось хрипло.
Михайло смешался было и неожиданно для себя вдруг произнес:
— А хочу спросить, какие училища на Москве есть?
Лицо Каргопольского выразило недоумение.
— Да ты кто таков?
— Михайло, сын Ломоносов. Крестьянин куроостровский.
Учитель зло усмехнулся.
— Ишь, чего захотел! Того на Руси не бывает, чтоб мужик — да в училище!.. Кто ко мне послал?
— Про вас тут всяк знает. Дядя Савелий тоже слыхал.
— A-а, Савелий! Что ж… Мужик занятный и добрый. Да… Рассмешил ты меня, братец. Ну, иди с богом да скажи Савелию, пусть рыбки вяленой пришлет.
Каргопольский зевнул и отвернулся.
И вдруг услышал:
— А на Москву я все равно пойду!
Михайло резко повернулся и захлопнул за собой дверь. Каргопольский тут же выбежал, запахивая на ходу рясу. Догнал, вцепился в плечо.
— Таких сноровистых и не видано. Ну вертайся, коль в ученые метишь!
Долго не уходил от него Михайло. Каргопольский рассказывал, как учился в Московской академии — она и есть единственное на Руси стоящее училище. И еще про то, как с дружком Тарасием Посниковым продолжал науки в Сорбоннском университете, во Франции. Да ужиться потом якобы нигде не мог…
С той поры зачастил Михайло в Холмогоры. Угрюмый Каргопольский отводил с ним душу. Неистребимая любовь к науке и поэзии, казалось, сжигала его, но вскоре Михайло с огорчением заметил, что тот часто бывал пьян.
— Не мысли, отрок, — говорил он, — что путь, тобой избранный, усеян розами, как выражаются наши риторы академические. Ветхая, разодранная ряса моя пусть поведает тебе, что шипов в садах жизни гораздо более, нежели сего райски подобного цветка. «Хиби-кус» сию розу называют латыняне, иначе древние римляне. Без латыни, отрок, никуда, коли встать ты решил на стезю учености. На латыни все трактаты написаны. Она, латынь, вот где сидит.
Ученый вдруг задрал рясу, и Михайло увидел тощие голые ноги с рубцами на коленях.
Каргопольский пояснил: это от твердого гороха, на который ставят в академии нерадивых учеников.
— Нерадивых? А я не буду нерадивым!
— То добре, хоть и не зарекайся!
Каргопольский хотел высказать что-то еще, давно наболевшее, да только махнул рукой, большой, как грабли, и полой рясы утер глаза.
В последнюю встречу он сказал Михайле:
— Разбередил ты душу мою. В тебе себя вижу, молодого. Хочу, видит бог, чтобы сделался ты мужем ученым. Да боюсь, заклюют тебя железными носами попы да монахи.