Роза и Рикардо - страница 63
Тереса Гутьеррес, которую все — и друзья, и родные — называли Чата, была веселой, бойкой девчонкой. И хотя красавицей назвать ее было трудно, она своим легким характером привлекала к себе всех окружающих. Хотя жизнь ее была не из легких — Тереса выросла в Куэрнаваке в семье самой средней — ее отец был механиком в гараже. Благодаря редким вокальным данным и абсолютному слуху Тересе удалось поступить в консерваторию, но приходилось постоянно подрабатывать — она пела в церковном хоре, выступала в соборах во время христианских праздников, пела на концертах, а иногда ее приглашали в богатые дома, где она выступала перед гостями. Так что же удивительного, что она поет здесь?
На прошлой неделе Лус позвонил... Имя было какое-то чудное... А фамилия совсем простая. Гомес? Лопес? Хименес? Торрес?.. А может быть, Сервантес? Что за чушь лезет в голову! Так, так, так... Да, конечно, Гонсалес. «Доктор Вилмар Гонсалес» — так он назвался. У него еще был какой-то необычный акцент; и не только акцент, говорил он как-то коряво. В Мексике нигде так не говорят. Разговор был короткий, но она почему-то еще с полчаса потом мучилась. Точно не кубинец. И на испанца тоже не похоже. Не Коста-Рика, не Гватемала. Аргентинцев она слышала только в кино; нет, не аргентинец. Да мало ли. Может, с Кюрасао? Они так смешно говорят, их совсем не поймешь. Есть ведь еще Чили, Парагвай, Боливия... А, какая разница...
Было еще не поздно, но, лежа на диване с какой-то книгой, она безуспешно боролась с дремотой.
— Сеньорита Линарес?
— Да, я вас слушаю.
— Вас беспокоит доктор Вилмар Гонсалес. Мне был дан ваш телефон в администрации консерватории. К несчастью, вам лично я не имею чести быть знаком. Я слышал на концерте выступление ваше вместе с ученицами консерватории. В Мехико я по делам чтения благотворительных лекций о задачах христианина. Это что-то среднее между лекцией, проповедью и молитвой...
— Я не совсем понимаю...
— Минуту, и будет все ясно. Мы обычно используем небольшой хор. Сначала музыка, для создания атмосферы, слова об Иисусе, опять музыка, общая молитва, беседа о долге нравственности. Два часа вечером, будние дни. Две недели. Если бы вы согласились с нами работать, мне будет очень приятно.
Он говорил что-то еще, но Лус приходилось напрягаться, чтобы следить за его мыслями; его монотонная нескладная речь действовала усыпляюще, и Лус еле сдержалась, чтобы не зевнуть в трубку.
— Боюсь, что не смогу вам ничем помочь. В этом месяце я почти каждый вечер занята.
— О, мы ведь заплатим.
— Нет-нет. Дело не в деньгах.
— Тогда, надеюсь, вы не возражаете сообщить мне телефон кого-то из вашего хора, кто сможет петь со мной о Христе.
— Право, не знаю, что посоветовать. Может быть, вам поможет Тереса Гутьеррес. — Лус продиктовала телефон подруги и проснулась окончательно. Что за странный акцент!
Звонок выплыл из памяти совершенно отчетливо. «Какой ужас! Ведь, значит, я сама отправила сюда Чату!» Лус вскочила со скамьи. Она хотела как можно скорее уйти из этого парка, но любопытство оказалось сильнее отвращения, и она повернула в сторону небольшой эстрады, скрывавшейся в глубине парка. Меж тем взвизгнул последний аккорд, и с раскидистого тамаринда, под которым она проходила, послышалась совсем другая музыка. Пела птица. Трудно различимое в листве маленькое желтоватое пятнышко перелетало от одной ветки к другой и каждый раз испускало громкую протяжную трель: ли-юй-ю-и-иррр! Легкий предвечерний ветерок аккомпанировал шелестом листьев старого тамаринда. Лус замерла; какие-то нежные, легкие, прозрачные ощущения обволакивали ее... Ли-юй-ю-и-иррр!
Вдруг все кончилось. Птица замолчала и упорхнула по каким-то лишь ей известным делам.
Лус улыбнулась. На миг ей даже сделалось досадно, что она ничего не знает про птиц. Лус встряхнула головой, как бы сбрасывая с себя остатки охватившего ее очарования. «Ой, а как же там Тереса? Ну, кто-кто, а она не растеряется». Девушка зашагала к эстраде. После маленького эпизода с птицей ей стало легко, чувство досады и неловкости перед подругой куда-то исчезло. Вскоре она уже стала различать слова проповедника: