Рождество у Шерлока Холмса - страница 47

— С моей прусской дотошностью и пунктуальностью — в тон ему протянула Анна.

— Я бы сказал по-другому, с тем изящным вниманием к деталям, что отличает хорошего фармацевта.

Анна рассеянно дотронулась до коня и слегка качнула фигурку:

— Я и сама всё время пытаюсь вспомнить и проанализировать… Духота эта оранжерейная. Пожалуй, с неё всё и началось.

Анна откинулась в кресле и прикрыла глаза.

Афиша, вчера так неприятно её поразившая, возникла чётко, в мельчайших подробностях. Рот нарисованной маски глумливо кривился, пустые глаза казались чёрными дырами. Даже слово «Ёлка» художник умудрился написать так, что буквы изворачивались и шипели, как змеи. На буро-зелёном фоне, прошитый ветвями и кореньями, темнел распластанный силуэт летучей мыши.

Ощущение пёстрой толпы жарко затопило память: смех, покашливания, шорох муара, громкий шёпот. И голос Лизы, чуть приглушённый, её восторженно — удивлённые глаза:

— Представляешь, после каждого выступления Тумановой находят труп. И говорят, говорят, что жертвы позволяли себе… нехорошо отзываться. Ну, ты понимаешь…

Было трудно дышать, табачный дым проплывал пластами, цепляясь за низкий сводчатый потолок.

В какой-то момент из густой темноты раздалось шуршание, оно нарастало, набирало силу.

Звуки вибрировали, шипели. И вот уже не шелест, а вполне отчётливый шёпот начал прорастать словами. Всё громче и громче:

— Мышка… Мышка…

Миг, и темнота взрывается красным. Свет вырывается из-под стульев, заливает пол рубиновыми сполохами.

Кто-то вскрикивает.

По залу прокатывается вздох. Красная пульсация вплетается в ритм слов, выхватывает из темноты скользящие по залу фигуры актёров в тёмных балахонах.

Публика, заворожённая миганием и ритмом, подхватывает пение:

Мышка — летучий мой зверёк,

Мышка легка, как ветерок…

Актёры, один за другим, запрыгивают на сцену, плащи их трепещут за спинами, как крылья летучих мышей. Затихают последние отголоски песни, напряжение в зале падает.

Раздаются хлопки открываемого шампанского и женский смех…

— Анна, ваш ход!.. Дорогая, вы со мной? — голос Соболевского вытолкнул Анну из раздумий.

— Понимаете, Пётр Сергеевич, — она решительно пошла конём, — спектакль оформлен так, что человек с тонкой нервной организацией с трудом это выдержит. Неудивительно, что Истомин не справился с паникой. Я сама предложила ему выйти на свежий воздух. И буквально минут через двадцать, забились эти истеричные крики о том, что кого-то убили. И главное, мы вначале и понять не могли — не часть ли это самого спектакля? Хорошо, что вовремя появился Зайончковский и вывел нас из театра. Знаете, он очень нежен с Лизой, меня вчера это приятно удивило.

— Пётр Сергеевич, — в дверях появилась головка молоденькой горничной, — Елизавета Сергеевна проснулись и зовут Анну Карловну.

— Идите, идите, потом доиграем, — Соболевский рассеянно смахнул шахматы в коробку, — ну, хоть ухажёр приятно удивил, и то слава богу. Да, дорогая Анхен, как только наговоритесь с Лизаветой, Аким вас отвезёт. И не спорьте, по вечерам одной ходить не к лицу, тем более такие дела вокруг творятся.

Следующий день начался спокойно. Анна открыла аптеку, приняла нескольких пациентов и после обеда занялась приготовлением микстур.

Она как раз отмеряла Черемицу белую для Митеньки Капустина, когда дверь с грохотом распахнулась.

— Лизавета, это уже входит у тебя в привычку, вваливаться ко мне под вечер. Пугать соседей и кошку.

— Беда, Анхен. Утром арестовали Истомина. Его задержали около очередной убитой девушки. С этими, как их название, господи? С белыми лилиями.

— Подожди, да мало ли как он мог там оказаться и при чём тут лилии?

— Нет-нет, это он, — Лизавета разрыдалась в голос, — брат тоже не верит, но я то знаю. Полиция забрала его дневник, а в нём всё прописано. Анхен, неужели я жила в одном доме с убийцей?!

— Чепуха какая! Истомин — типичный Taráxacum officinále, он никого убить не может. Одуванчик — преступник, это нонсенс! Послушай, Лиза, а кто ведёт это дело? Не Капустин, часом?

— Он самый, Фёдор Матвеевич, так и представился, — Лиза даже рыдать перестала, только судорожно всхлипывала, — ты правда веришь, что Истомин невиновен?