Рождество у Шерлока Холмса - страница 49

— Это кто?

— А разве вы не знаете? Туманова. Актриса.

Решено, теперь обязательно куплю те чернила.

С СЕРЕБРОМ.

Сегодня удалось узнать, какие именно цветы предпочитает моя Возлюбленная. Я смог пробраться за кулисы, и путём долгих уговоров и подкупа, выведать название.

Служанка в замызганном платье ещё брезгливо косилась на меня. Толстая корова, ухватила двугривенный и не поморщилась! Даже представить страшно, что эти пухлые пальцы каждый день прикасаются к СОВЕРШЕНСТВУ.

Лилия, конечно же — лилия!

Молочно-белая, изысканная, на изящном длинном стебле.

Купил букет и отправил посыльным.

ИНКОГНИТО.

Несколько дней не мог заставить себя взять перо и записать то, что случилось.

Даже ритуал не помогал. Я садился за стол, доставал перо, наливал чай и сидел так, зачарованный, всё вспоминал и вспоминал…

Брат, 25-го ноября случилось событие, навсегда изменившее мою жизнь.

Мне удалось достать приглашение в театр «Летучая мышь».

Если бы не ОНА, то и ноги моей не было в этом вертепе! Душно, накурено, мне казалось — я попал в ад. Эти жующие, пьющие, хохочущие лица, только мысль о том, что скоро я увижу ЕЁ, удерживала меня на месте.

Это было, как толчок в спину, как гальванический удар. Как глоток свежего воздуха. Голос наполнил всё, затопил никчёмный подвал, потушил смех:

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна…

Она шла меж столиков, и дым превращался в туман.

Дыша духами и туманами…

Она села за мой столик и посмотрела мне в душу волшебными глазами…

И странной близостью закованный,

Смотрю за тёмную вуаль,

И вижу берег очарованный…

Я утонул в ней, растворился.

Плохо помню, как добрался домой из театра.

Теперь я раб.

ЕЁ РАБ.

Недалеко отъ Москвы открылась санаторія для нервнобольныхъ «Бережки». Просторный барскій домъ съ террасой. Большой паркъ, декабрьская мягкая снѣжная тишина. Больныя сидятъ въ лонгшезахъ на террасѣ или медленно бродятъ по аллеямъ. Тутъ очень тихо, какъ во всякомъ приличномъ домѣ, гдѣ живутъ хорошо воспитанныя и сдержанныя люди.

Голосъ Москвы, декабръ 1909 годъ

Утром в участке выяснились совсем уже странные подробности задержания Истомина.

— Понимаете, Анна Карловна, трупа-то и не было. Вернее, он был, но не совсем свежий.

Капустин прихлёбывал чай и заедал его сухариком. Анна же от чая отказалась.

— Фёдор Матвеевич, я что-то запуталась совсем.

— Так и немудрено! Представляете, приходит наш доктор, осматривает убитую и понимает, что пару дней назад он её уже видел. Да, что там — видел! Бирка на ноге так и осталась. И написано на ней: «Марфа Найдёнова, убиенная мужем своим на почве ревности». Спрашиваю вашего Истомина — как и откуда? Руки, опять же — где в крови вымазал? А он лыка не вяжет. И не пьяный вроде, запаха-то от него нет.

— Так, если не убивал, может стоит отпустить его?

— Э, нет. Тут разобраться надо. Дневник этот, да и девицы из вертепа убиты — это факт. Попробуйте, Анна Карловна, уговорить вашего знакомого правду нам рассказать.

Но от встречи с Истоминым толку было мало. Вид он имел самый плачевный. Бубнил растерянно, что не помнит, как около театра оказался. А новости о дневнике привели его в полный ужас. Если верить Истомину, то писать дневник он перестал ещё год назад и с тех пор не знает, куда тетрадка могла завалиться.

С этими новостями Анна и вернулась к Капустину:

— Знаете что, Фёдор Матвеевич, я хочу в санаторию к доктору Берлу съездить. Туда сейчас Лизавета Соболевская и драматург Зайончковский отправились нервы полечить, хочу с ними пообщаться. Да и с самим доктором надо увидеться, всё-таки он Истомина почти месяц наблюдал, вдруг что-то да знает.

Капустин после чая взопрел, вид имел благостный. Он выделил для Анны казённую повозку и дознавателя:

— Доктор этот, Берл — не понравился мне, не люблю белобрысых, мутные они.

С этим напутствием и отбыли в Подмосковную санаторию.

Ехали долго, Анну даже укачало слегка, да и меховая полость особо не согревала.

В санаторию прибыли глубоко после обеда, и как будто в другой мир попали.

Тишина вокруг снежная, сосны высокие стоят, макушками в небо уткнулись.