Русская [СИ] - страница 27

Такси останавливается возле ворот резиденции — как и в прошлый многострадальный раз. И таксист так же, прежде чем выпустить меня, проверяет, полную ли получил сумму оплаты.

Я так же выхожу наружу — правда, на ногах держусь не столь крепко. Однако входить на территорию резиденции, что является отличием, теперь не пробую.

Послушно жду возле ограды, наскоро набрав короткое сообщение отцу, понадеявшись, что он все же дома. На дворе белый день, Гоула нет на посту, и меня уж точно не пропустят просто так с заднего входа. Тем более в таком виде.

…Рональд, надо отдать ему должное, приходит через пять минут. Является, как и во вторник, в своем черном костюме с синим галстуком и, еще не переступив порога калитки, закидывает меня обвинениями в слабоумии и излишней самоуверенности.

— Что ты опять натворила с собой? — выплевывает, с отвращением взглянув на видавшую лучшие времена после ночных приключений пижаму и распахнутое, забрызганное грязью пальто.

Он в ярости. Он в ярости, и ничто, ничто этого не скрывает. В какой-то момент мне даже кажется, что внутрь не войду — не пустит. Захлопнет калитку прямо так, не давая себе излишних возможностей проявить благородство. Закроет и уйдет — не даст оправдаться и объясниться. Не даст сказать…

Это, наверное, и вынуждает поторопиться, хотя я обещала себе, что больше такого не будет. Поклялась сегодня.

— Я не смогла дождаться четверга, — негромко говорю, устало прислонившись к черной ограде, устремившейся далеко вверх, — поэтому и ушла…

— Из больницы, Изза, — его негодование в высшей точки, глаза налиты кровью, — без моего разрешения!

Эта фраза должна напугать, образумить. Должна внушить опасность… но мне до боли все равно и до боли — абсолютно — не страшно. На его гнев я всего лишь пожимаю плечами:

— Ушла, чтобы сказать, что думаю о предложении твоего инвестора.

Отец останавливает тираду на полуслове, едва услышав меня. Обращается во внимание, щурясь.

— У тебя есть ответ?

— Есть, — мужественно киваю, проглотив последнюю горечь, которая мешает озвучить желаемое, — я согласна на этот брак, Рональд. И не надо ничего добавлять к моему наследству…

Спи, мне холодно с тобой. Гудбай.

Прости, но я не понимаю тайн.

А ты, в своем запутанном сне, помни обо мне…

«Позор! Едва ли любят хоть кого-то, кто губит сам себя во цвете лет!» — чудесное высказывание. Чудесное, красивое, безвременное, а главное точное, прицельное — прямо по мишени. И никто, никто не решится поспорить с великом драматургом Уильямом — разделят его мнение, примут его философию, восхитятся четверостишиями и с непередаваемым удовольствием вернутся к своей «праведной» жизни: галлонам спиртного и полупрозрачным шприцам с тоненькими иголочками.

Невероятно просто судить о ком-то, не представляя на его месте себя.

Невероятно просто, закинув за плечи отголоски уважения к кому-то и сомнений «а верно ли?», творить одному себе известное правосудие, заставляя даже камни подниматься в воздух.

Конечно, это неправильная позиция. И, конечно, никто добровольно не подставится под твою руку, если не желает порвать с жизнью, которую так ценит.

Да и не на каждом ли углу в современном мире нам твердят, что человек сам вершит свою судьбу? Он решает, он делает, он думает… от его денег, успеха, связей зависит судьба мира. А от особо выделяющихся персон — и судьба планеты.

Однако я, что к первым, что ко вторым, никогда на свете бы себя не причислила. У меня не было благородной цели спасти землю, защитить униженных, расквитаться с обидчиками невиновных и накормить, напоить всю несчастную, страдающую от засухи Африку…

Я не желала стать вторым Колумбом и открыть Новый Свет. Я не желала усовершенствовать свои знания настолько, чтобы сделать то, что никому не удавалось, превратив плоские цифры в объемный, потрясающий по структуре аппарат: компьютер.

Не было даже более прозаичных, более реальных желаний: новой «BMW» X7, квартиры на Манхэттене, собственной кофейни с замысловатым названием «Раздробленные зерна» и уж тем более чего-то вроде нескончаемых зеленых бумажек, сыплющихся с неба по щелчку пальца.