Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. - страница 48

.

Блокированные шведами корабли стояли «у Ивангорода до осени», затем один из них «в великом страхованье в буре ушел», а другой еще осенью 1601 г. стоял «на приколе» на р. Луге. Команда, прожившая в России 14 месяцев, выехала в Любек на других кораблях[350].

Этот инцидент показывает, что шведское правительство готово было самым решительным образом бороться за сохранение своего контроля над русской внешней торговлей.

В эти же годы и позднее в Нарве побывало много иностранных кораблей — немецких и голландских[351]. С этим шведским властям, очевидно, временно пришлось примириться. Однако с начавшимися уже, по-видимому, в это время плаваниями русских купцов «за море», в Любек и другие северогерманские города[352]они повели энергичную борьбу. Летом 1600 г. гость Тимофей Выходец, возвращавшийся из Любека, был задержан в Таллине и обвинен в нарушении Тявзинского договора. Тогда же герцог Карл заявил, что он будет останавливать всех русских купцов, которые захотят плавать «за море»[353].

В своих дальнейших поездках в Любек русский купцам приходилось объезжать шведские владения[354].

К лету 1600 г. русское правительство могло, таким образом, убедиться, что новое шведское правительство, c которым в Москве связывали определенные надежды на изменение традиционно враждебного по отношению к России шведского политического курса и приемлемое для обеих сторон решение балтийского вопроса, не только отвергло русские условия союза и намерено сохранить свои позиции в Эстонии, но и пытается в духе традиционной шведской политики использовать эти позиции для обогащения своей казны и своих подданных за счет интересов Русского государства.

Тогда же, в первые месяцы 1600 г., русская дипломатия потерпела еще одну неудачу, более частного характера. Безрезультатно закончились переговоры с Ригой. Первоначально они развивались успешно. В отписке от 23 декабря 1599 г. Меллер и Берген обнадеживали царя, извещая, что «в Риге лутчие люди шестнадцать человек ратманов и полатников желают за тебя, государя»[355]. Одновременно правительству сообщалось, что Генрих Флягель (в документе говорится безымянно «он», но из дальнейших документов выясняется, кто добивался этого) просил прислать грамоту от имени царя «большому бурмистру свояку своему Клаусу Ику», «а хочет ту грамоту отдати тайно и тотчас»[356]. Таким образом, речь шла уже об официальном обращении русского правительства к Клаусу Экку — главе рижского магистрата, а также «бургграву» — представителю польского короля в Риге.

Русские агенты одобрили предложение Флягеля и выслали в декабре проект такого обращения в Москву[357]. Затем в феврале нового, 1600 г. сам Флягель приехал за царской грамотой в Псков[358]. Русское правительство, однако, после некоторых колебаний пришло к заключению, что «ныне тое грамоту посылати еще не пригоже», и предпочло вести переговоры с рижанами «речью», для чего в феврале в Ригу был послан псковский гость Ю. Иголкин. Официальный ответ, извещавший русских агентов в Пскове о принятом решении, был послан из Москвы 6 марта[359].

Еще до получения ответа Клаус Берген, очевидно по собственной инициативе, послал от своего имени письмо Клаусу Экку с изложением русских предложений. После этого события, однако, развернулись не так, как предполагал Флягель. 6 марта 1600 г. он был вызван в городской совет, где был подвергнут подробному допросу об адресате и содержании полученного письма и о том, почему оно адресовано бургомистру Экку. Почувствовав неладное, Флягель заявил, что Клауса Бергена он знает только по торговым делам, о содержании письма ему ничего не известно, так как оно запечатано, а знает ли царь об этом письме, он также не может сказать. Материалы допроса Флягеля вместе с латинским переводом присланной грамоты были отправлены литовскому канцлеру Льву Сапеге с просьбой сообщить королю о верности Риги[360], а добравшийся к этому времени до Риги Ю. Иголкин был выслан из города[361].

Контакты русского правительства с Ригой после этого прервались[362].

Для рижского магистрата переговоры с царем были, по-видимому, лишь звеном в его сложной дипломатической игре, целью которой было добиться подтверждения сеймом городских привилегий. Поэтому, получив письменные доказательства заинтересованности царя в переходе Риги под русскую власть, магистрат поспешил передать их литовскому канцлеру для того, чтобы, с одной стороны, показать свою преданность Речи Посполитой, с другой — намекнуть на то, что если привилегии города и дальше будут нарушаться, он может изменить свою позицию. Серьезно разрывать с Речью Посполитой, от рынка которой город экономически зависел, городские власти не собирались пи в это время, ни позже.