Русское монашество рубежа XVIII-XIX веков: стратегии выживания - страница 13

– Это хороший вопрос. Тут такая ситуация. Есть подсчеты покойного Павла Николаевича Зырянова по XIX столетию, причем началу и концу. По-моему, XVII и XVIII – нет, но я думаю, с XVIII примерно так же. С XVII, я думаю, что это невозможно посчитать. Значит, какая ситуация? Очень мало крестьян, из-за крепостного права. Мало, по сравнению с их долей в общем российском населении. Среди монашествующих в начале XIX столетия их мало. По понятным причинам, потому что они были под крепостным правом. Их не отпустят. Старца Василиска, руководителя Зосимы Верховского, его не пускают, причем его не пускает не помещик, они – государственные крестьяне, а община, село, сход. Они говорят: «А как? Что ты уйдешь, а мы за тебя будем подати платить до следующей ревизии? Нет».

Их три брата. Они отшельники, видимо семья была такая, больше ориентированная на монашество, и их не пускают категорически. Сход им раз за разом отказывает. Они просят выйти из общины и уйти в монастырь, а им отказывают. Им дают только временные паспорта на год, чтобы прийти и опять заплатить подать, получить паспорт, и уйти в пустыню. И, в конце концов, просто один из братьев говорит: «Я остаюсь, а вы уходите», то есть я как бы своим призванием жертвую ради вас.

И то потом Зосима, будучи поручиком, ездит в эту деревню выправляет паспорт Василиску для вечного вида, так называемого вечного отпуска. Поэтому это общинное крепостное право тоже держало и поэтому совершенно понятно. И поэтому кто у нас в монастырях? Это даже по биографиям руководителей, игуменов, старцев, это видно. Это духовное сословие, из духовных, из мещан, купцов, Лев Оптинский (Наголкин) и Путиловы – это купцы. Зосима Верховский – дворянин. И вообще среди игуменства и старшего монашества в начале XIX века дворян много и среди мужских монастырей и женских монастырей. Это мощная такая тенденция. А потом все очень сильно меняется после отмены крепостного права.

Павел Николаевич Зырянов называл это процессом окрестьянивания монашества. Оно взрывным образом происходит после 60-х годов и имеет очень противоречивые последствия для монашества.

–Хотя бы пару слов скажите.

– Из крестьян были замечательные подвижники этого и предыдущего периода. Например, Василиск был из государственных крестьян. Но когда крестьянство вливается в монашескую среду в конце XIX столетия, то приносит специфические черты крестьянской психологии. Одна из черт касается отношения к собственности, потому что крестьянин не очень понимает значение частной собственности и законодательного ее закрепления.

По логике крестьянина, то, к чему он приложил труд, является его собственностью. Ему не получается объяснить, что это земля помещичья. Так происходит и с монастырями. Павел Николаевич Зырянов фиксировал в своей книге о русских монастырях и монашестве этого периода серию конфликтов между крестьянскими обителями и различными институтами окрестной жизни, с земскими, государственными институтами, церковью.

Монахи одного монастыря проложили дорогу. Государство требовало от них заплатить за прокладывание дороги на чужой земле, а они не понимают требования: «Как заплатить? Мы же трудились, как мы можем платить?» И таких, накладывающих отпечаток на эпоху, нюансов было очень много.

Также крестьянство приносило в монашество специфическую эсхатологию. Уже в 80-е годы на базе монастырей возникают очень странные секты, как их называли в синодальный период. Их можно назвать эсхатологическими движениями, которые питались специфической крестьянской психологией. Причем такие случаи фиксировали как в Псковской губернии, так и на юге России. В советский период это вообще станет трендом.

–Можете привести пример?

– Так называемые «серафимовцы». По-моему, это было в 70-е годы, Псковская губерния. В советский период будут другие серафимовцы, в другом месте. Псковские «серафимовцы» даже попали в энциклопедию. У некоего монаха Серафима были какие-то видения. Своими последователями он был опознан как пророк Илия. Так возникло движение «серафимовцев».

–А имяславцы?

– Вот это сложный вопрос. Понимаете, имяславие – очень многослойный пирог. В нем есть от какого-то совершенно естественного чувства благоговения, от некоего спонтанного движения, видимо, монашеской самообороны перед политическим давлением со стороны власти, до, собственно, некоей идеологии в писаниях Булатовича, до высокой философии у Лосева и Новоселова. И это насколько взаимосвязанные, настолько и разные вещи, что о них достаточно трудно говорить. Тем более специально темой имяславия я не занимался, но, безусловно, в какой-то из частей этот момент присутствует.