Санкт-Петербургские вечера - страница 54
Кавалер. Как это — «снова»? Никогда я такого не говорил. Я лишь сказал, что «если бы некоторые люди вас услышали, они вполне могли бы принять вас за иллюмината», — а это ведь совсем другое. Среди нас, впрочем, этих «некоторых» нет, но если бы они здесь и присутствовали, если бы даже нам пришлось напечатать то, что мы говорим, — все равно смущаться нам нечем. Нужно говорить о том, что считаешь истинным, и говорить смело! Я бы хотел — чего бы это мне ни стоило — найти истину, и пусть даже она потрясет весь род человеческий, я выскажу ее людям в лицо!
Сенатор. Что ж, если вы когда-нибудь вступите в ряды того воинства, которое Провидение собирает сейчас в Европе, вам непременно назначат место среди гренадер. Однако вот о чем собирался я вам рассказать.
Однажды, не помню уже в какой проповеди Бурдалу, я прочел пассаж, где он категорически утверждает, что домогаться должностей не дозволено.>76> По правде говоря, я принял это сначала за простой совет или за одно из тех представлений о совершенстве, которые в действительной жизни неприменимы и бесполезны, и оставил это место без внимания, но вскоре я опять к нему вернулся и обнаружил в нем предмет для долгих и серьезных размышлений. Несомненно, значительная доля общественных бедствий проистекает от представителей власти, неудачно избранных государем. Но ведь сам этот дурной выбор есть по большей части плод честолюбия претендентов, которое и вводит государя в заблуждение. И если бы все спокойно ожидали результатов этого выбора вместо того, чтобы всеми возможными средствами пытаться на него воздействовать, то, как я склонен полагать, изменился бы лик мира. По какому праву дерзают люди говорить: «Я более всех прочих достоин этого места!» — а ведь именно это и подразумевают, когда его домогаются? Какую же громадную ответственность возлагают на себя подобные особы! — ибо существует скрытый порядок вещей, они же осмеливаются его поколебать. Скажу больше: любой человек, исследовавший себя и других тщательно и во всех обстоятельствах, сможет без труда отличить воистину призванных от тех, кто до-
бивается возвышения незаслуженного. Это связано с одной идеей, которая покажется вам парадоксальной; впрочем, поступайте с ней как вам будет угодно. На мой взгляд, существование и деятельность правительств невозможно объяснить одними лишь человеческими причинами — как и движение тел нельзя истолковать с помощью одной только механики. Mens agitat molem.>m) В каждом государстве действует направляющий дух (позвольте мне похитить это выражение у химиков, слегка его изменив), который движет его и одушевляет подобно тому, как душа сообщает жизнь телу, — и когда этот дух удаляется, приходит смерть.
Граф. Вы назвали по-новому (впрочем, на мой взгляд, довольно удачно) весьма обыкновенную вещь — необходимое вмешательство сверхъестественной силы в земные дела. В мире физическом ее допускают, нисколько при этом не исключая действия вторичных причин, — так почему же не признать ее и в мире политическом, где она столь же необходима? Без ее непосредственного воздействия нельзя объяснить, как это вы превосходно отметили, ни возникновения, ни устойчивости различных государственных устройств. Она очевидна и в единстве национального духа, порождающем всякую систему правления, и в действиях множества индивидуальных воль, которые, не ведая, что творят, способствуют достижению общей цели, — отсюда ясно, что они просто используются в качестве средств. Но более всего очевидна эта сила в удивительной деятельности, употребляющей множество различных обстоятельств, которые мы называем случайными, равно как и самые наши безумства и злодеяния, для того, чтобы поддержать порядок, а часто даже и для того, чтобы его установить.
Сенатор. Не знаю, вполне ли вы уловили мою мысль, — но сейчас это неважно. Коль скоро мы допускаем существование сверхъестественной движущей силы — как бы ни понимали мы ее конкретно, — то ее действию можно довериться вполне. Однако следует повторить: мы бы много реже впадали в заблуждение на этот счет, если бы имели более точные представления о том, что мы именуем счастьем и благом. Мы толкуем об успехе порока, — и не знаем, что такое успех, ибо то, что нам кажется счастьем, часто является страшной карой.