Санкт-Петербургские вечера - страница 56
Кавалер. Ловлю вас на том, г-н философ, что и вы обратились к шутке, однако остерегусь вас за это упрекать — из страха перед возмездием. Впрочем, я охотно соглашаюсь: в данном случае и шутке могло найтись место посреди серьезного разговора, ибо нельзя придумать ничего более безрассудного, чем скрытые притязания на то, чтобы всякого праведника окунали в Стикс,
‘Numquid quoque a Deo aliquis exigit ut boni viri sarcinas servet ?>(25) Так, без сомнения, люди требуют этого всякий день, сами того не замечая. И если вор ограбит одного из тех, кого именуют порядочными людьми, то человек, только что одобрительно улыбнувшийся, услышав это место из Сенеки, тотчас же скажет: «Подобное несчастье никогда бы не случилось с богатым мошенником, — такое бывает лишь с честными людьми».
и он таким образом становился неуязвим перед любыми ударами судьбы.
Граф. Что такое судьба, я понимаю не слишком ясно, но сделаю вам, со своей стороны, одно признание: я вижу нечто еще более безрассудное, чем то, что показалось вам верхом недомыслия. Я говорю о непостижимом сумасшествии, которое осмеливается основывать свои доводы против Промысла на страданиях невинности, — невинности, которой не существует! В самом деле, где же обретается эта невинность? Где нам искать подобного праведника? Может, здесь, за этим столом? Боже правый! и кто бы мог поверить в этот невообразимый бред, не будь мы сами ежеминутно его свидетелями? Я часто размышляю о том месте из Библии, где сказано: «Я со светильником осмотрю Иерусалим».>84> И если нам достанет мужества осмотреть со светильником наши сердца, то мы уже не дерзнем не краснея от стыда произносить слова добродетель, справедливость, невинность. Начнем с исследования того зла, которое заключено в нас самих и, обратив бесстрашный взор во глубину этой бездны, мы побледнеем от ужаса — ибо невозможно исчислить все наши прегрешения, и столь же невозможно узнать, в какой мере то или иное преступное деяние внесло разлад в общий порядок мира и воспрепятствовало замыслам Предвечного Законодателя. А затем помыслим об ужасном круговороте преступлений среди людей; сообщничество, дурной совет, пример, потворство — страшные слова, о значении которых следовало бы размышлять бесконечно! Какой разумный человек способен без содрогания вспомнить о своем бесчинном поступке и о возможных последствиях рокового его воздействия? Редкое преступление не влечет за собой другого. Отсюда эта блестящая мысль, среди тысяч прочих ярко вспыхнувшая в книге Псалмов: «Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня и от чужих убереги раба Твоего».>1
После размышления о наших грехах предстоит нам исследование, быть может, еще более печальное — исследование наших добродетелей. И сколь ужасны плоды этого разыскания, обнаруживающего перед нами малое число, фальшь, непостоянство и бессилие этих добродетелей! Прежде всего надлежит исследовать их фундамент — и увы! оказывается, что добродетели наши покоятся скорее на предрассудках, а не на соображениях всеобщего порядка, коренящегося в воле Божией. Поступок возмущает нас много сильнее потому, что он неприличен, но не потому, что он безнравственен. С ножами в руках дерутся два простолюдина — для нас это будут два мерзавца, но слегка удлините их оружие и присоедините к преступлению идею благородного происхождения и независимости — и побежденный предрассудком государь не устоит перед тем, чтобы лично не воздать честь злодеянию, совершенному против него же, то есть бунту в сочетании с убийством. Порочная супруга преспокойно рассуждает о бесчестье несчастной женщины, которую нужда толкнула на очевидную слабость; а ловкий казнокрад наблюдает с высоты позолоченного балкона, как ведут на виселицу бедного слугу, укравшего экю у своего господина. В одной книге, написанной лишь
ради забавы, я встретил очень глубокие слова. Читал я ее 40 лет тому назад, но впечатление до сих пор живо. Я имею в виду одну из моральных сказок Мармонте-ля.>(26) Некий крестьянин, дочь которого обесчестил знатный вельможа, говорит этому блестящему совратителю: «Хорошо еще, что золото любите вы не так сильно, как женщин, — иначе из вас бы вышел Картуш».