Санкт-Петербургские вечера - страница 57
И что же мы обыкновенно делаем в течение всей нашей жизни? — То, что нам нравится. Если мы соизволим воздержаться от кражи или убийства, то лишь оттого, что не чувствуем к тому охоты, ибо так поступать не принято,
..................sed si
Candida vicini subrisit molle puella,
Cor tibi rite salit...?>1
Не преступления страшимся мы, а позора, но пусть лишь мнение толпы устранит стыд или заменит его славой — что ему вполне под силу — и мы смело пойдем на преступление. И человек, мыслящий подобным образом, бесцеремонно величает себя праведником, самое меньшее — человеком порядочным, и кто знает, не благодарит ли он Господа за то, что он «не такой, как они»?>(28)
Но ведь это — безумие, и стоит хоть немного задуматься над ним, и мы покраснеем от стыда. Величайшую, без сомнения, мудрость выказали римляне, когда одним и тем же словом обозначили силу и добродетель.>(29) В самом деле, не бывает добродетели без победы над собой, а все, что достается нам без усилий, немногого стоит.
>1 «Но когда тебе сладострастно улыбается белокурая дочь соседа, разве твое сердце бьется все так же спокойно?» (Персии.. Сатиры,
III. 110-111.)
Отнимем от жалких наших добродетелей то, чем мы обязаны темпераменту, чувству чести, мнению, гордости, недостатку сил и случайным обстоятельствам, и что же у нас останется? — Увы!.не так уж много. Не побоюсь вам признаться: всякий раз, когда размышляю я на эту страшную тему, я чувствую желание повергнуться ниц, словно преступник, умоляющий о пощаде. И я заранее готов принять любые несчастья, которые только могут обрушиться на мою голову, — то было бы лишь слабое возмещение моего безмерного долга перед вечным правосудием. Однако вы и представить себе не можете, сколь многие люди в течение моей жизни говорили мне, что человек я в высшей степени порядочный.
Кавалер. Уверяю вас: я думаю точно так же. И я готов дать вам сейчас взаймы без всяких свидетелей и расписок, даже не проверяя, не появится ли у вас вдруг желание не вернуть мне деньги. Но прошу вас, скажите: разве не ослабили вы, сами того не замечая, собственную позицию, когда представили нам казнокрада, наблюдающего с высоты золоченого балкона приготовления к казни, которой сам он достоин куда более, чем обреченная на смерть несчастная жертва? Не приводите ли вы нас бессознательно все к той же мысли о торжестве порока и страданиях добродетели?
Граф. Нет, дорогой мой кавалер, я отнюдь не противоречу самому себе. Как раз вы, с вашего позволения, и проявили некоторую невнимательность, заговорив о страданиях добродетели. В данном случае речь можно было вести лишь о торжестве порока, ибо слуга, повешенный за кражу экю, вовсе не является невинным. Если закон установил в этой стране смертную казнь за всякую домашнюю кражу, то каждому слуге надлежит знать, что, обкрадывая своего господина, он рискует жизнью. Может быть, другие преступления, и куда более тяжкие, остаются нераскрытыми и безнаказанными, — но это уже другой вопрос. А что касается нашего вора, то он жаловаться совершенно не вправе. По закону он признан виновным, по закону осужден, по закону предан смерти, — в общем, с ним поступили по всей справедливости. А что до казнокрада, о котором только что шла речь, то здесь вы не вполне уловили мою мысль. Я ведь не сказал, что он счастлив или что лихоимство его никогда не будет раскрыто и наказано, — я говорил лишь о том, что до настоящего момента преступнику все еще удается скрываться от всевидящего ока. Когда же подагра, каменная болезнь или какое-то другое страшное дополнение к земному правосудию заставит его наконец расплатиться за позолоченный балкон, разве усмотрите вы в этом несправедливость?
А между тем высказанное мною сейчас предположение ежеминутно подтверждается происходящим во всех частях света. И если существуют истины, вполне для нас достоверные, то вот они: человек совершенно неспособен читать в сердцах; та совесть, о которой мы готовы судить наиболее благосклонно, может быть страшно осквернена и нечиста перед лицом Господа; нет в этом мире ни одного невинного человека; всякое зло есть наказание; Судия, который нас к нему присуждает, бесконечно благ и справедлив, — и этого, по-моему, для нас достаточно, по крайней мере, для того, чтобы научиться, когда нужно, молчать.