Санкт-Петербургские вечера - страница 63

Я же, глядя на него, всякий раз радуюсь тому, что облик этот не был передан нам резцом, достойным древних греков, который, пожалуй, сумел бы разлить вокруг чары прекрасного идеала. А тут все натурально. И истины здесь столько же, сколько было бы ее в гипсовом слепке с трупа. Взгляните лишь на этот низкий лоб, который никогда не заливался краской стыдливости, на погасшие кратеры глаз, где и сейчас, кажется, кипят сластолюбие и ненависть. А этот рот... я, быть может, плохо говорю об этом человеке, но не моя в том вина. Эта мерзкая и ужасная ухмылка от одного уха до другого, эти сжатые жестокой злобой губы, — словно пружина, готовая распрямиться, разбрасывая вокруг кощунство и нечестие... — Не говорите же мне об этом человеке, я не выношу и самой мысли о нем! Ах, сколько же зла он нам принес! Подобно гнусному насекомому, язве наших садов, которое обкусывает корни лишь у самых драгоценных растений, Вольтер поражает своим жалом два корня общества — женщин и молодых людей; он пропитывает их собственным ядом, который передается затем новым поколениям. И напрасно бессмысленные его обожатели, стремясь замаскировать невероятные злодеяния Вольтера, терзают наш слух громкими тирадами, где он превосходно говорил о самых возвышенных предметах. Эти добровольные слепцы даже не видят, что подписывают окончательный приговор преступному писателю. Ведь если бы тем же пером, что рисовало нам радости Элизия, Фенелон написал книгу о Государе, то был бы он в тысячу раз более низок и виновен, чем Макиавелли.^>(7) Величайший грех Вольтера состоит в злоупотреблении талантом и сознательном проституировании гения, созданного для того, чтобы славить Бога и добродетель. Ему, в отличие от других, нельзя сослаться на молодость, легкомыслие, увлечение страстей и, наконец, на роковую слабость нашей природы. Нет ему оправдания: его развращенность — совершенно индивидуального свойства; она коренится в глубочайших тайниках его души и черпает силы во всем складе его ума. Заключив нерасторжимый союз со святотатством, она бросает вызов Богу и толкает к гибели людей. В беспримерном своем исступлении этот наглец объявляет себя личным врагом Спасителя, дает ему нелепые прозвища, а тот возвышенный закон, который Богочеловек

принес на землю, он из глубины своего ничтожества осмеливается называть гадиной. И, покинутый Богом, удаляющимся от тех, кого карает, Вольтер уже не знает узды. Другие циники изумляли собою добродетель — Вольтер изумил порок. Он валяется в грязи и грязью же утоляет жажду; воображением своим предается он адскому энтузиазму и внушенные адом силы доводит до крайних пределов зла. Он изобретает чудеса и чудовища, заставляющие бледнеть от ужаса. Париж увенчал его лаврами — Содом бы его изгнал. Бесстыдный осквернитель всемирного языка и прекраснейших его слов, последний из людей — после тех, кто его любит! Как описать те чувства, которые он мне внушает? Когда думаю я о том, что он мог совершить и что совершил, неподражаемые его дарования пробуждают во мне лишь священный гнев, которому нет имени. И я, витая в нерешительности между восхищением и ужасом, хотел бы порою, чтобы ему воздвигли статую... рукою палача!

Кавалер. Гражданин, давайте-ка проверим ваш пульс.

Граф. Ну вот — вы снова цитируете одного из моих друзей.^>89>>90 Но я отвечу вам его же словами: Взгляните лучше на зиму на моей голове." Эти седые волосы покажут вам, что время фанатизма и пристрастия для меня уже позади. Существует, впрочем, и некий разумный гнев, превосходно согласующийся с мудростью, и сам Святой Дух вполне определенно объявил его свободным от греха."^>89>

Сенатор. После разумного выпада нашего друга мне уже нечего добавить об этом универсальном гении. И поверьте, дражайший кавалер, что, пытаясь столь неловким образом найти в нем опору, вы подвергли нас коварнейшему из искушений, которое только может явиться человеческому рассудку, — вере в незыблемые законы природы. Наружность у этой системы весьма соблазнительная, но она прямиком ведет нас к отказу от молитвы, то есть к утрате духовной жизни, ибо молитва — это дыхание души (как сказал, если не ошибаюсь, Сен-Мартен), и кто не молится, тот уже не живет. Нет религии без молитвы, — сказал цитированный вами Вольтер,