Счастья тебе, Сыдылма! - страница 12

— Пусть все будут здоровы и богаты! — сказал он, а старик добавил:

— В нашем бурятском напитке наш труд и наше счастье. Пейте каждый день айрак, и здоровье не уйдет от вас.

— Пусть исполнятся ваши пожелания, — ответил Дамдин.

— Да ведь сейчас Белый месяц, — робко заметила Сыдылма. — До праздника корова будет давать молока — на айрак хватит, а потом белая река разольется. Ну, будем счастливы, — и она, чуть поморщившись, выпила.

Бальжан Гармаевич осторожно поднял пиалу:

— Нынче Белый месяц удачный. Скотина упитана, молоко хорошо сдаем. Ну, пусть наши чашки до будущего Белого месяца будут полны белой пищей.

Быстро опорожнились пиалы с ярким рисунком — видом Байкала, купленные Дамдином в прошлом году в городе на совещании передовых колхозников-строителей.

Старик, покончив с угощением, сказал председателю:

— Скоро ли на их свадьбе вино будем пить? Я за это. И ты обязательно будешь гостем.

Бальжан Гармаевич, смущенный этим бесцеремонным заявлением, покосился в его сторону:

— Поживем — увидим. Что будет — то будет.

Но Баадай не унимался:

— Только так и должно быть!

— Хорошо, хорошо. Посмотрим.

— Чего смотреть? От нас зависит. Ты старший по должности, я — самый старший по возрасту — значит, они должны слушаться меня. Поженим их — и все тут. Очень просто.

— Что же мне, этот вопрос в повестку дня включать да обсудить на правлении, что ли? Давай не будем об этом.

«Ладно, не будем, — подумал упрямый старик. — А я их все равно обженю. С председателем спорить бесполезно. Он ведь не один человек, а целый колхоз на двух ногах».

Бальжан Гармаевич начал прощаться:

— Спасибо, Дамдин, поправляйся. На работу не спеши, береги себя.

Он пожелал всего хорошего, не позволил никому за собой ухаживать, оделся и, кинув взгляд на Дамдина и Сыдылму — «помирились, наверно», — ушел. Старик был обижен, что ему не удалось склонить председателя на свою сторону, и он задержался, чтобы не идти вместе. И уходил молча, с плотно сжатыми губами, но весь его вид говорил: «Посмо́трите, все будет по-моему. Чему быть, того не миновать».

Дамдин снова лег.

Сыдылма осталась на кухне. Ей было не по себе. Знобило, то жар, то холод наполняли тело. Какая-то неведомая радость бушевала в ней и спешила выразиться на лице, а страх, что кто-нибудь заметит эту радость, заставлял сжиматься, скрывать улыбку. Хотелось бежать из дома. Осторожно, чтоб не услышал Дамдин, подошла к буфету, тихонько открыла дверцу, налила в стакан водки и выпила. Сразу стало легче. Она села и, опершись подбородком на кулаки, застыла, словно прислушиваясь к чему-то. Голова гудела, в груди стало тепло. «Неужели опьянела? Так сразу?» Глаза уставились в одну точку, а потом заскользили по кухне. И все изменилось вокруг, засверкало, обновилось. Старенькая лакировка буфета переливалась солнечными лучами, и казалось, радуга играет в ней. И даже покрытый сажей горшок горел золотистыми искорками.

Ей почудилось, что кто-то дышит за спиной. «Нет, никого. Может, чайник вскипел? Нет, не чайник. Это просто дыхание Дамдина доносится из спальни. Но дверь плотно закрыта. Через нее обычно ничего не слышно». Потом откуда-то налетели плавные певучие звуки, словно кто заиграл на лимбе[10]. Протяжно и долго. Звуки затихли, уплыли за годы. С удивлением прислушалась Сыдылма. И верит и не верит своим ушам, даже дыхание захватило.

Долго-долго сидела Сыдылма в каком-то странном оцепенении. И вдруг поняла — никто не играет на лимбе, и звуки эти доносятся не из-за стен. Это звучит музыка в ней самой, и прыгает, рвется из груди сердце. Что-то будет, что-то случится! Предчувствия никогда не обманывали ее. Может быть, не только с нею творится такое, а и с Дамдином тоже? Может быть, это тревожное предчувствие и есть любовь?

Прошло десять дней. Все шло как и раньше, да и что могло измениться в жизни за какие-то десять дней?

Каждое утро, едва левая щека неба заливалась молочным светом, из трубы Дамдинова дома клубами валил дым. Сыдылма, гремя ведрами, бежала к колодцу и возвращалась обратно, сгибаясь под тяжестью прогнувшегося коромысла. Она приходила на зорьке, а когда уходила — все село покоилось в сладких объятиях сна.