Счастья тебе, Сыдылма! - страница 7

— Как денек прошел?

— Вроде неплохо. Хорошо.

Сыдылма направилась домой. Никогда еще так не уставала, даже в годы войны, когда целый день, бывало, поднимала на трехрогих вилах копны на высокий зарод или с тремя подругами зерно грузила на телеги и сгружала потом на складах «Заготзерно».

Шла домой тяжело, словно в чугунных унтах. «Да, впервые вижу семью без матери, без хозяйки. Как он сам-то терпит? Рук, конечно, не хватает ему все домашние дела переделать. Как будут жить дальше?» От этих дум сбилась с размеренного шага, словно споткнулась, земля, казалось, волнами под ногами ходит. «Или от усталости это?»

Пришла к своим, разделась, на постель упала. И спать вроде хочется, и сон не идет. События дня возникают в памяти, заполняют голову. Долго лежала без сна, поднималась несколько раз, пила воду. Пробовала накрыться с головой — нет, не спится, опять в ушах голосок трехлетней девочки. И больше всего терзал ее душу не громкий плач, а унылое обиженное хныканье. Тихо, протяжно ныла она, и словно когти скребли огрубевшее женское сердце. И все казалось — смотрит ей в глаза девчонка в грязном платьице и старых тапочках, еще матерью сшитых, смотрит, а потом покачивает головенкой.

— Нет, не мама это. Чужая тетя, — отвернется и побежит к братишкам. Едва забылась сном, как пришел курносый Данзан — средненький. Помогал он Сыдылме мыть посуду и словно караулил ее взгляд. Только повернется к нему, а он спрашивает:

— А когда мама придет? Она далеко ушла?

Болью засел в ее сердце этот вопрос, словно иглу в него вогнали. Невыносимо стало. Подвернула подушку себе под грудь — не помогает. Кулаком придавила сердце, пыталась отогнать тяжелые видения. Еще один, большенький, Баатар. Когда чужая женщина прикасается к их вещам, он смотрит то подозрительно, то удивленно. Вынесла Сыдылма два пальто во двор — вытрясти надо, а он тянет за руку братишку и шепчет:

— Смотри — унесет! — И сейчас эти слова в ушах у нее звучат…

Ветер выл и гремел ставнями, дико разгуливал по степи, шумел в лесу. Словно кто-то пилил сухим смычком по волосяным струнам хуура[6]. Скрипящая унылая музыка. И казалось ей, скрипит и качается дом Дамдина. «Не могу лежать».

Проснулась Сыдылма в полдень. Опоздала! Засуетилась, на ходу выпила чашку холодного чая, побежала. Пришла и видит: Дамдин сидит на своем ящике с инструментами, в зубах самокрутка, дым клубами валит. Совсем как паровоз перед отправлением.

— Виновата, проспала, — стала оправдываться.

— Устала, конечно. Помогаешь — спасибо.

Неожиданными были теплые слова.

— Не стоит благодарить. Работы еще много.

Дамдин протянул ключи, робко сказал:

— Хозяйничай. Держи их у себя.

«Доверяет. Зря. Все равно скоро на другую работу уйду», — подумала она.

— А если потеряю?

— Ничего, — спокойно сказал Дамдин и вдруг улыбнулся. Впервые за последние месяцы, наверно: — Этими ключами не отомкнешь кладовую сердца. Потеряешь, другие сделаю.

Разучился, должно быть, смеяться и шутить: ничего не вышло из его улыбки, только морщинка глубокая протянулась от глаз, да пожелтевшие от курева неровные зубы обнажились. Не стало от этого веселее в доме.

«Не повезло тебе… Ой, как не повезло. Вот и мне пришлось поклониться, — подумала она. — Издевался надо мной когда-то. Ты, ты издевался. Ты посмеялся над парнем моим тогда, когда он сватов к моим родным посылать собрался. Ты оставил меня без мужа, без детей оставил».

Помолчала Сыдылма, а потом отрезала:

— О ключах да отмычках не тебе говорить. Другой себе замок ищи, получше. Понятно?

Побледнел сразу Дамдин. Правду сказала она, и крыть-то нечем. Да и видел, что всем обязан он сейчас этой некрасивой женщине, без нее словно по рукам и ногам будет связан. Сам себя, может, тысячу раз упрекал за глупость своих молодых лет. Смущенно почесал затылок, заросший до самого ворота.

«Что же я наделала? Что прошло, то ушло. Боже мой, неужто я злопамятная такая? Зачем в душе ношу недоброе? И что я за человек?» — каялась Сыдылма.

Ее покаянные размышления прервал ребячески робкий голос Дамдина:

— Прости, Сыдылма. По глупости я… Так уж получилось — тогда…

— Ладно, Дамдин, успокойся, не мучайся. Я виновата.