Счастья тебе, Сыдылма! - страница 8

В голосе ее зазвучало сердечное участие и просьба не поминать прошедшее, и Дамдин понял это и вздохнул облегченно, словно сбросил с себя тяжкий груз вины, висевшей на его совести.

Как бы ни сложились взаимоотношения двух людей, совместная тяжелая работа или дальняя дорога связывают их воедино, грозно велят дружно бороться с трудностями, делить последний кусок хлеба. Под властью этого закона и дальнейшие разговоры Дамдина и Сыдылмы стали дружескими беседами, а взгляды, брошенные друг другу, хотя и были сначала похожи на еле тлеющие головешки потухающего костра, могли разгореться потом ярким пламенем. И сейчас уже эти тускло тлеющие угольки начали подогревать ледяную стену, отгородившую их друг от друга.

«Это я виноват перед нею, а она говорит — я виновата. Нет, она нисколько не виновата. Пожалела меня, успокоить хотела», — думал он, и от дум этих становилось легче. Согретый добрыми словами, он отправился на работу.

Несколько дней душу Дамдина не замутило ни одно облачко. По утрам он уходил на работу, не беспокоясь за оставленных дома детей, а когда вечером возвращался, ждал его дома бурятский суп с лапшой и луком, приготовленная постель.

Нельзя сказать, что ему стало спокойно и весело только оттого, что перестал волноваться за детей. Просто наступало время прояснения в душе Дамдина, подобно тому, как после унылого дождя, льющего несколько суток, приходит вдруг затишье, и солнечные лучи радостно приветствуют землю. Да и вообще человек, если ему приходится нести тяжелую ношу испытаний, по самой своей природе не способен долго быть погруженным в свое горе — светлые лучи надежды и доброты пробивают постепенно тучи неудач и несчастья. Так же, наверно, просветлело и у него на душе, и он уже жалел, что обижался на судьбу.

В те дни Дамдин и питался лучше, мог отдохнуть после работы, даже нашел время сбрить свою щетину. Да еще хорошо поработал во дворе, вывез весь мусор.

Рано утром Дамдин привычно пошел на работу. Не спеша пересек три улочки, поднялся на одну из двух сопок, между которыми расположилась усадьба колхоза. Он выкурил вторую самокрутку и добрался до вершины сопки. Никого из плотников еще не было. Тихо вокруг. «Рано пришел». Он посмотрел на стены двухэтажного деревянного дома — здесь будут детские ясли и сад, — не нашел, чем бы заняться одному до прихода товарищей, взял кусок бруска, застелил его мохом и сел. На противоположной сопке — Дом культуры с красным флагом на крыше. «Да сколько же я в кино не был? Больше двух месяцев, наверно…» Его взгляд скользил по степи, раскинувшейся во всем своем необъятном величии. «Куда она убегает, степь? К песчаным равнинам Монголии? Или к хребтам Хингана? Не помню. Учил когда-то, да все забыл. А вот и тоненькая веревка нашей речки Залатуй. Речушка, а сколько воды несет. Луга питаются ею, посевы поливаем, скот поим…» Глаза стали уставать, и он повернулся в обратную сторону. «А север совсем другой. Весь снег с гольцов сдуло, скалы стоят обнаженные. И среди них Каменный штык выглядит особенно суровым, даже страшным. Совсем похож на штык грозного стража, день и ночь охраняющего окрестности. Отец когда-то рассказывал, будто на самой верхушке Каменного штыка похоронен шаман Залатуй. С ним лежат его доспехи и конь, убитый на похоронах. И еще говорил отец, что в первые дни Белого месяца доносятся оттуда пение и крики шамана, дробный стук его хэсэ[7] и ржание коня. Да и сейчас старуха Дундайха нередко о том же рассказывает. Чушь все это, чепуха, конечно».

Дамдин видел, как цеплялись за острие Каменного штыка и рвались в клочья гонимые ветром облака. Какая-то неясная тревога охватила Дамдина, стало жутко одному, и дрожь прошла по телу. Он быстро поднялся с места и, сгорбившись, пошел в недостроенное здание, в угловую комнату, где лежала куча мха. Перепуганный дикий кот спрыгнул с мягкой подстилки, метнулся наперерез Дамдину и выпрыгнул в незастекленное окно. Кот был страшный: длинная, свалявшаяся пепельно-серая шерсть. И телом крупнее самых крупных домашних котов, похож, скорее всего, на дикую степную кошку-манул. Дамдин помрачнел, долго стоял на месте. «Русские не любят, когда кот перебегает дорогу, — подумал он, но потом стал себя успокаивать: — Ну и что же? То — русские, а я — бурят. Если всем приметам верить, шагу не ступишь». Но на душе было неспокойно. Ему даже казалось, что кот царапает когтями по спине, потом по груди, глубоко и больно, до самого сердца. И нехорошие думы вернулись к нему: «Да и какая разница между бурятами и русскими, особенно в наше время? Беда на всех одна. Недаром он меня ждал здесь. Недаром меня так рано принесло сюда. А ведь мог, проклятый, и в то окно выскочить, ведь все окна не застеклены, а то — ближе, — ему даже холодно стало… — Может, просто от темного помещения? Постукивает что-то! Нет, показалось. Опять! И шуршит».