Сдвинутые берега - страница 6
...Мне за тридцать... Нет, нет... Мне двадцать шесть... шестнадцать... Не знаю сколько... Я иду с рыбалки домой. На кукане полтора десятка краснопёрок и большущий окунь. Он ещё живой, топорщит свои иглы, раздувает щеки. Полотняная штанина у меня разорвана почти до самого пояса, но это не беда - ведь я несу целую кучу рыбы. И хотя я ещё мал и не знаю, что можно любоваться большими каплями росы на тоненьких травинках, молодым румяным солнцем, я всё-таки радуюсь и пою песню, слова которой мне совсем неведомы...
Из озорства я толкнул берёзу. С её листьев посыпалась холодная роса и щекочет меня. Я хохочу и с визгом бегу по высокой траве. Но вот я остановился и со страхом посмотрел в сторону.
Под шатром тонких высоких вязов стоит маленький ошелёванный домик под железной крышей. Окна закрыты ставнями и забиты досками крест-накрест. Вишнёвый садик, двор заросли крапивой и коноплями. Мне почудился в этих зарослях дед Мазуха - колдун, который жил когда-то в этом, теперь заколоченном и всеми забытом домике.
Я сорвался с места и помчался домой. Две рыбёшки сорвались с кукана, но от страха я не мог остановиться, чтобы поднять их...
Теперь уже не помню, сколько времени Мазухин домик стоял с забитыми окнами. И вот однажды, когда по всей деревне цвела сирень и мальчишки уже бегали босиком по холодной земле, в него приехал Стефан Адамович Млинский.
По песку клячонка с закисшими глазами едва тащила телегу. Колеса телеги до того вихляли, что мне казалось, они вот-вот соскочат и раскатятся в разные стороны. На телеге сидел возница в допотопном армяке, сзади него - полная женщина в шляпе, похожей на медный таз, в котором мама варила варенье, рядом с ней - девочка в клетчатом пальто. Женщина томилась от усталости, а дочка смотрела на наши хаты, на разбитую дорогу и на людей в грубой сельской одежде так, будто извинялась перед ними за свой нарядный вид, за свои розовые щеки.
Впереди этого забавного экипажа шагал мужчина с остренькой бородкой, в золотом пенсне. Он щурил глаза, быстро-быстро поворачивал маленькую голову и резко, как шпагу, выбрасывал вперёд трость. При этом он пел какую-то весёлую песню.
На него из каждой калитки смотрели будто на бродячего комедианта, а он не смущался и добродушно со всеми здоровался, словно со старыми знакомыми.
Вскоре этот человек в пенсне, уже без трости, сюртука, пришёл к нам и отрекомендовался:
- Стефан Адамович Млинский. Композитор. Ваш новый сосед. Постоянное место жительства имею в Москве, но сейчас работаю над большим музыкальным произведением о Конармии, вот и приехал сюда - поближе к историческим местам. Да и вообще, знаете ли, я по рождению мужик, и меня тянет к деревне, к мужицкой мудрости... Я пришёл к вам представиться, а заодно одолжить косу и ведро с верёвкой.
Я смотрел на Млинского во все глаза. Сначала решил, что он тоже колдун, раз приехал жить в Мазухин дом, но потом переменил своё мнение: уж очень простым и весёлым человеком он выглядел, ничего в нем не было от колдуна.
- Ну-с, а тебя как зовут, молодой человек?
Я, задыхаясь, ответил:
- Ну и чудесно, Геночка. Я всех вас, дорогие мои соседи, приглашаю завтра на новоселье, а ты, Гена, можешь пойти со мной и сейчас, если, разумеется, хочешь.
Мы пошли. У меня дрожали руки и ноги от страха - было боязно войти в дом, где жил когда-то колдун с мохнатым чёртом.
У калитки, на той самой скамейке, где когда-то целыми днями просиживал дед Мазуха, сидели жена Стефана Адамовича и дочка. Они о чем-то весело говорили, смеялись. Мне казалось, что сейчас раздастся грозный голос деда Мазухи, зашатается и провалится под землю скамейка. Но, к моему удивлению, ничего этого не случилось.
Мне никогда не забыть того дня. Со скрежетом отмыкались заржавевшие замки, открывались двери, срывались кресты с окон. Мы входили в пропахшие паутиной и пылью комнаты, в мрачный сарай. Мы открывали окна, выгоняли из дома застоявшуюся жуткую тишину. Таскали из колодца холодную воду, пахнущую ручьями и весенней землёй. Лили её из вёдер, прямо на пол, обливали бревенчатые стены, скамейки... По комнатам гулял свежий ветер, плясали солнечные зайчики.