Селестина - страница 38

С е м п р о н и о. Так вот чему она тебя учила? Такое-то у тебя с нею знакомство? Так-то ты ею воспитан?

П а р м е н о. Пусть клянчит и тащит, да только не все в свой карман.

С е м п р о н и о. Старуха жадна, ничего другого не ска­жешь; да оставь ее, дай ей свою изгородь строить, — по­строит и кашу, а не то проклянет тот час, когда свела с нами знакомство.

К а л и с т о. Скажи мне, ради бога, сеньора, что она делала? Как ты вошла туда? Как была она одета? Где на­ходилась? С каким видом встретила тебя поначалу?

С е л е с т и н а. А с таким, сеньор, с каким свирепый бык встречает пикадоров на арене, а дикий кабан — преследую­щих его гончих.

К а л и с т о. И это ты считаешь спасительной новостью? Но что тогда считать убийственной? Даже смерть не так страшна, она принесет облегчение моей муке, которая горше смерти.

С е м п р о н и о. Так вот хваленый пыл моего хозяина? Как? Неужели у него недостанет терпения выслушать то, чего он так желал?

П а р м е н о. А мне ты велишь молчать, Семпронио? Да если хозяин услышит, он тебя накажет точно так же, как меня.

С е м п р о н и о. О, чтоб тебе сгореть в адском огне! Твоя болтовня всем во вред, а я никого не обижаю. Чумная смерть на твою голову, бешеный, проклятый завистник! Так вот какую дружбу ты завязал со мною и с Селестиной! Убирайся отсюда на все четыре стороны!

К а л и с т о. Если ты, сеньора моя и королева, не хо­чешь привести меня в отчаяние и обречь душу мою на вечные муки, изложи мне кратко, чем кончился твой поход и смягчился ли ее ангельский, но смертоносно суровый лик? Хотя все, кажется, скорее говорит о ненависти, чем о любви.

С е л е с т и н а. Величайшая слава незаметной труже­ницы пчелы, — а ей должны подражать разумные люди, — в том, что все, к чему она ни прикоснется, становится лучше, Так поступила и я со своевольными речами и увертками Мелибеи. Всю ее суровость обратила я в мед, гнев — в кро­тость, ярость — в покой. Зачем же, думаешь, отправилась туда старая Селестина, которую ты не в меру щедро награ­дил, как не для того, чтобы смягчить ее гнев, стерпеть ее возмущение, служить тебе щитом в твое отсутствие, при­нять на себя удары, упреки, презрение, надменность — всё, чем такие, как она, отвечают поначалу на мольбу о любви, чтобы потом дороже оценили их дар! Чем сильнее их лю­бовь, тем враждебнее речи. Разве отличались бы скромные девицы от похотливых девок, кабы отвечали «да» на первое же предложение, если кто их полюбит. Нет, когда любов­ное пламя сжигает и пожирает их, они спасаются холод­ностью, спокойствием осанки, тихой уклончивостью, ровностыо духа, целомудрием суждений и такими едкими ре­чами, что их собственный язык дивится великому своему терпению, когда его принуждают говорить обратное тому, что чувствует сердце. Итак, успокойся и не волнуйся, пока я буду подробно тебе рассказывать о нашей беседе и о предлоге, под которым я туда проникла, — знай, что под конец ее слова и речи были весьма благосклонны.

К а л и с т о. Теперь, сеньора, ты меня поддержала, и я смогу перенести суровость ее ответа; говори что захочешь и как сочтешь нужным—я весь внимание. Сердце мое спо­койно, страсти утихли, в жилы возвращается покинувшая их кровь, я лишился страха, я уже весел. Поднимемся, если угодно, наверх. В моей комнате ты расскажешь мне по­дробно все, о чем я здесь узнал вкратце.

С е л е с т и н а. Поднимемся, сеньор.

П а р м е н о. О святая Мария! Какие уловки понадоби­лись этому сумасшедшему, чтобы сбежать от нас и наедине с Селестиной вволю поплакать от радости! Будет поверять ей тысячи тайн своей похотливой и безумной страсти, де­сять раз спрашивая и отвечая одно и то же, благо побли­зости не найдется никого, кто бы сказал ему, что он бол­тун! Но погоди, сумасброд, мы идем вслед за тобой!

К а л и с т о. Смотри, сеньора, Пармено что-то говорит и крестится от изумления, услышав о твоей удаче. Он пора­жен твоим проворством, клянусь, сеньора Селестина! Вот опять перекрестился. Наверх, наверх, сеньора!

Садись здесь, а я буду внимать твоему сладостному рассказу, стоя на коленях. Итак, под каким же предлогом ты туда явилась?