Семья Тибо. Том 1 - страница 24
— Внезапно? — спросил пастор.
— Температура поднялась в воскресенье, но симптомы проявились только вчера, во вторник, утром. Сразу собрался консилиум. Было сделано всё, что можно. — Его взгляд стал задумчивым. — Посмотрим, что скажут эти господа; но лично я, — заключил он, и лицо у него перекосилось, — лично я считаю, что бедный ребёнок уми…
— O, don’t! [3] — хрипло прервал пастор. Его глаза вонзились в глаза Антуана, горевшее в них раздражение плохо вязалось со странной ухмылкой, кривившей рот. Словно воздух вдруг стал непригоден для дыхания, он поднёс к воротнику свою костлявую руку, и эта рука скелета так и застыла, судорожно вцепившись в подбородок, точно паук из кошмарного сна.
Антуан окинул пастора профессиональным взглядом: «Поразительная ассиметричность, — сказал он про себя, — и этот внутренний смех, эта ничего не выражающая гримаса маньяка…»
— Будьте любезны сказать, вернулся ли Даниэль, — церемонно спросил пастор.
— Нет, полнейшая неизвестность.
— Бедная, бедная женщина, — пробормотал Грегори, в его голосе слышалась нежность.
В это время оба врача вышли из гостиной. Антуан подошёл к ним.
— Она обречена, — гнусаво протянул тот, что выглядел более старым; он положил руку на плечо Антуану, который тотчас обернулся к пастору лицом.
Подошла пробегавшая мимо сиделка, спросила, понизив голос:
— Скажите, доктор, вы считаете, что она…
На сей раз Грегори отвернулся, чтобы больше не слышать этого слова. Ощущение удушья становилось невыносимым. В приоткрытую дверь он увидел лестницу, в несколько прыжков очутился внизу, перешёл через улицу и принялся бегать вдоль мостовой под деревьями, смеясь своим нелепым смехом, со взъерошенными волосами, скрестив на груди паучьи лапы, жадно, вдыхая вечерний воздух. «Проклятые врачи!» — ворчал он. К Фонтаненам он был привязан, как к собственной семье. Когда шестнадцать лет тому назад он приехал в Париж без единого пенса в кармане, у пастора Перье, отца Терезы, нашёл он приют и поддержку. Этого ему не забыть никогда. Позднее, во время последней болезни своего благодетеля, он всё бросил, чтобы неотлучно находиться у его постели, и когда старый пастор умер, одну его руку сжимала дочь, другую — Грегори, которого он называл сыном. Воспоминание было таким мучительным, что он резко повернулся и размашистым шагом пошёл назад. Экипажа врачей уже не было перед домом. Он быстро поднялся наверх.
Дверь по-прежнему оставалась открытой. Стоны привели его в комнату. Шторы были задёрнуты, полумрак наполнен жалобными вздохами. Г‑жа де Фонтанен, сиделка и горничная, склонившись над постелью, с большим трудом удерживали маленькое тело, которое судорожно билось, как рыба в траве.
Несколько минут Грегори стоял со злобным лицом, ничего не говоря и вцепившись рукой в подбородок. Потом наклонился к г‑же де Фонтанен.
— Они убьют вашу девочку!
— Что? Убьют? Каким образом? — пролепетала она, пытаясь поймать всё время ускользавшую от неё руку Женни.
— Если вы не прогоните их, — сказал он с яростью, — они убьют вашего ребёнка.
— Кого прогнать?
— Всех.
Она ошеломлённо смотрела на него; быть может, ей послышалось? Жёлчное лицо Грегори, желтевшее возле самых её глаз, было ужасно.
Он на лету поймал руку Женни и, наклонясь, позвал её голосом, нежным, как песня:
— Женни! Женни! Dearest![4] Вы узнаёте меня? Вы узнаёте меня?
Блуждающие зрачки, устремлённые в потолок, медленно обратились к пастору; тогда, склонясь ещё ниже, он вперил в них взгляд, такой настойчивый, такой глубокий, что девочка вдруг перестала стонать.
— Уходите, — бросил он трём женщинам. И так как ни одна из них не подчинилась, он, не меняя положения головы, сказал с непререкаемой властностью: — Дайте мне её другую руку. Хорошо. А теперь уходите!
Они расступились. Он остался у кровати один, склонясь над ребёнком, вливая в умирающие глаза свою магнетическую волю. Руки, которые он держал, какое-то время колотились в воздухе, потом опустились. Ноги ещё трепетали, потом успокоились и они. Покорно закрылись глаза. Всё ещё согнувшись над постелью, Грегори знаком попросил г‑жу де Фонтанен приблизиться.