Серебро - страница 21

А в Аргентине?

Ты понимаешь, какое дело, я же жила там, на Севере. Я знать не знаю, что у вас тут будет, знаю только, что все беженцы сюда будут валить весь двадцатый век. Так что, наверное, сравнительно не плохо.

Ах. Уффф. Ну… А что это за стихи?

Ну, в основном о том, как мертвые разговаривают с живыми и как живым не сойти с ума при этом.

Ой.

Ну, ты же вот со мной разговариваешь и с ума не сходишь, верно?

Ну, какая же ты мертвая?

Эмн. Ну да, там о другом было. Про растерянность. Про то, что мир обрушился и состоит практически только из боли. Про то, что память утекает, и люди пытаются сохранить хотя бы ее, и не могут, не справляются.

Ой.

Ну оно еще и очень нелинейно… Странно написанное. Так что переписать сильно помогло.

Ну, это стихотворение не такое тяжелое.

Да. Пастух пасет стадо, сверху ходят облака, через двадцать лет придет другой пастух. В долине ездят телеги туда-сюда. Вот по дороге едет ЗИМ и им я буду задавим. Не страшное, да.

Просто слова как-то собраны, что тревожишься и все такое огромное.

В горах пас, наверное.

Тебе вроде бы оно нравится, и в то же время ты забавляешься.

А одно другого и не исключает. Обладание языком — это же как музыкальный голос, можно упоительно красиво петь что-нибудь дурацкое по смыслу. Тут смысл не плохой, не дурацкий… Но достаточно простой. Спето, конечно, сильно. Этого парня из виду терять нельзя, если он постоянно так может, его надо публиковать.

А можно этим не я буду заниматься? Не мы?

А что такое?

Ее передернуло.

Говорю же — он страшный. Он когда на нас… зыркнул, что-де писать умею, у меня ноги подкосились…Подкосились бы, если бы не ты.

Хм, действительно, я ведь с ним разговаривала фактически одна. Обычно мы как-то общую реакцию согласовываем, уже непроизвольно, а тут нет.

А как именно страшно? Ну, зыркнул. Мало ли кто на нас с тобой сердито смотрит, ты обычно бодро отругиваешься.

Мне показалось, что он со всех сторон. И очень-очень близко.

Ее физически заколотило от воспоминания.

Я отодвинулась от стола, обхватила плечи руками.

Дружок, дружок… Так, я бы промолчала сейчас, если бы смогла, но ты мои мысли все равно слышишь. Теперь, самое важное — ты сама себе хозяйка, сама себе хозяйка, никто, никто тебя ни к чему не принудит, помнишь это?

Она с трудом выдохнула.

Ну, да.

Тогда смотрим правде в глаза — тебе этот чувак понравился.

Нет!

Не как человек понравился. Как человека ты его не знаешь. Может, он реальная скотина окажется, с поэтами такое постоянно. Тебе он зашел просто телесно.

Нет! Донт паник. Тьфу. Повторяю — тебя никто ни к чему не принуждает. Это телесная реакция. «во, самец». У взрослой женщины в жизни может оно на пятьдесят разных мужчин сработать, никто не предполагает, что ты обязана или даже всерьез захочешь вступать в связь с каждым. Или хотя бы с одним из.

Мне просто страшно.

Это совершенно обычное дело. То ты ходишь сама все решаешь, а вдруг тело такое «о, у меня свои соображения о происходящем». Просто обычно… эээ… у девушки в голове не сидит бабушки, которая подскажет, что именно случилось.

Ну, скажешь — бабушки.

Хи-хи. С другой стороны, обычно девушки не впадают в ужас от того, что им кто-то нравится, как мужчина. Ну, понравился, и хорошо. Это у тебя… посттравматическое расстройство.

Какое расстройство?

Ну, эээ, кто обжегся горячим молоком, потом дует на холодную воду, так у нас говорили. Тебя пугает все, что напоминает об Альваресе.

Конечно! Но ты же знаешь, что не все браки такие. Вряд ли твой отец так измывался над твоей мамой?

Откуда мне знать, так или не так? Двое детей — вот они мы.

Действительно. Откуда ей знать-то…

Ну тогда просто поверь мне. Альварес — бешеный пес, но не все собаки бешеные, бывают вполне симпатичные и хорошие.

Верю. Но…

Но ничего сделать не можешь. Ничего. Нас никто не торопит. Ну, понравился неподходящий человек, но это не последняя встреча в твоей жизни, пока просто прими, что так бывает, и что это не опасно само по себе.

Если что, то ты с ним будешь разговаривать!

А. Да без проблем. У меня ничего не подкашивается. Этот… отец Бенедикто был и то посимпатичнее.

Фи!

Ага!

Дядя Юсебио покрутил листок в руках, встал, отошел с ним к окну. Постоял, отложил листок на подоконник, снял очки, протер, надел обратно, прочел еще раз. Снял очки, прочел почти что носом еще раз — без очков.