Серебро - страница 22

— Это что же это такое? — спросил он, недоуменно глядя на Архенту.

— Вот именно с этим вопросом я и пришла. Из нас двоих вы, а не я, разбираетесь в испаноязычной поэзии.

— Я когда помоложе был, я ведь ходил в Анды. Высоко забирался, с друзьями. — Он взял листок и прочел в четвертый раз. — как же я давно там не был.

А ты сама была в горах? — спросила Архента. Мы молча стояли за дядиным плечом, а он смотрел за окно, где высоко над дальними облаками угадывались белые пики.

Да.

Там хорошо?

Там огромно, и страшно, и восхитительно одновременно, — сказала я, неожиданно вспомнив вторую стоянку на Эльбрусе и длинный черный язык ледника, подползающий к ногам, и обморочную глубину обрыва в десяти шагах от обыденности маленького кафе с шаурмой и облепиховым чаем..

Ого, ничего себе…

Да.

Но словами это не просто сказать.

Не просто.

— Ты права, Архента, — сказал дядя, — нужно присматривать за этим малым. Есть, конечно, шанс, что у него это однократно так задорно получилось… Но что-то я не верю. Десять строф, и ни одной слабой — это не совпадение. «Гонит погоду под ободом года» — ну надо же. И с размерами так, конечно, нельзя. Хотя. Ну невозможные стихи, ты права, нельзя это так оставить.

— Давайте я с него затребую написать все, что есть, а чтобы он на бумагу не тратился, пришлю его в библиотеку?

— Прекрасная идея. Я предупрежу сеньора Алонсо, кто и зачем придет. Посмотрим, сколько у него законченного, наберется на книжку — будем публиковать книжкой, не наберется — в газету пошлем. Какой он из себя? Фамилия басконская, должен быть чернявый.

— Вообще на индейца похож, я думала метис.

— Ну, это неудивительно, сколько их тут, чьи деды брали индеанок, с испанскими фамилиями и андскими рожами.

— Рожа там да, свежего человека и напугать может.

— Ну, в роже своей человек не властен… Хоть выбритый?

— А говорите — не властен! Бритый, ага. Сеньор Алонсо, поди, выдержит его.

— Тогда хорошо. Пойдем, тетушка сегодня пирожков обещала с жаботикабовой начинкой.

— Ооо!

Жаботикабу, сметанное яблоко и всякие местные штуки я люблю даже больше, чем сама Архента. Ей что все эти гуайявы и фейхоа, обычное дело, а мне прям да. Правда, в Сан Луисе для фейхоа холодно.

За столом спорили, как скоро закончится ремонт в третьем доме, где собирались разместить библиотеку и городское бюро сбора сведений (мэр все-таки придумал, как обернуть себе на пользу дядюшкины инициативы. Раз будущие учителя приезжают со всей провинции — почему бы их не расспрашивать, сколько там у них деревень в их местности и по скольку народу? Хорошо. Пускай), дядюшка волновался, что скоро приедет какой-то ученый, его надо поселить, разместить, обиходить и обеспечить научное что там понадобится. Обо что именно ученый — дядюшку министерство образования предупредить не снизошло, и что там ему готовить — металлический стол для вскрытий или спирт для препаратов? — о чем дядя тоже весьма сокрушался. Ученый приедет с супругой и двумя ассистентами, в общем, движуха, хорошо. Прошла неделя. Затем еще. Кузинина Габриэлечка сказала первое «мама», Хосе за ухо привела к Пепе на выволочку тетушкина горничная — поросенок затеял подглядывать за купающимися служанками. Я набрала цветных карандашей и использованных с одной стороны бумаг, которые дядюшка собирался выкидывать, и провела для него небольшой курс анатомии, гинекологии и основ эмбриологии человека. Архента ахала даже, кажется, больше, чем сам Хосе. А с того я не слезла до тех пор, пока он не научился отличать бластулу от гаструлы. Не думаю, что от этого у него утих какой-то интерес к половым вопросам, но от подглядывания должно помочь. Хули толку смотреть, глазами клитор все равно не нащупаешь. Ну и пригрозила, что если его поймают еще раз, то засажу учить английский язык, пока не начнет свободно читать.

Языки у него шли плохо. Это по математике он садился рядом с дядюшкиным сыном-гимназистом и делал вместе с ним уроки, а тетушка еще следила, чтобы Энрике у Хосе не списывал.

Метис пришел не на следующей неделе, а через неделю. Меня как раз не было, Винсенте передал ему, что его ждут-не дождутся в библиотеке и выпустил выступать. Народ уже в этот раз был морально готов, но все равно, по словам Винсенте, пару минут молчали и не шевелились.