Серебро - страница 31

стр.

— Пойду к Алонсо, — проворчал дядюшка, — не ждите меня.

— Что случилось-то? — спросила оскорбленным голосом тетушка.

— Да поэт наш… Нашелся, — пробурчал дядя, встал с запиской в руке.

— В смысле нашелся?

— В больнице лежит, весь поломанный, еще с воскресенья. Вот, в себя пришел, попросил сразу известить на место службы, чтоб не увольняли.

Нет, милочка, в обморок ты сейчас падать не будешь!!!

Ну-ка, вдыхай. Вдыхай, медленно, мать твою. Выдыхай. Положи вилку. Не хватайся за стол, заметят. Опусти руки, возьмись за стул, обопрись на руки. Ну? Еще вдыхай. Вот так. Господи, не мог ты меня подселить в кого-нибудь покрепче?

Всё? Всё, все. Возьми вон тот стакан, пей. Губами пей, а то сейчас ляскнешь об зубы на весь стол. Пей. Хорошо. Ставь стакан на стол, медленно, плавно.

Вокруг разговаривали. Вокруг были много людей. Пальцы левой руки, сжатые на сиденье стула, начали болеть. В груди проворачивалась холодная шестеренка.

И ты мне рассказывала, что ты не влюблена в этого парня.

Почему мне так больно? Потому что теперь тебе всегда будет плохо, когда плохо ему…Ну то есть, может быть, и не всегда. Может быть, со временем это пройдет. Обычно за несколько лет проходит.

А если нет?

То нет. Бывает и так. Я продышалась, подняла голову и поймала прямой, печальный взгляд Камиллы. «Я никому не скажу» — было в ее глазах.

Я кивнула и криво улыбнулась. «Спасибо».



Пирожки

Медленно — я сказала — медленно! — допив кофе, поболтав с тетушкой о погоде, пожелав Камилле хорошего самочувствия и договорившись с кузиной о совместной прогулке в сторону речки на завтра, я вышла из тетушкиного дома и дунула домой.

Еще хорошо, что пошла к ним на завтрак, поболтать с Камиллой и узнать о ее здоровье, а то знать бы не знала дальше.

Ну и не знала бы еще пару дней, тебе же было бы легче.

Легче, да. Но лучше знать. Я хочу туда пойти.

Ну уж нет. Совсем девка ополоумела. Тише, тише, пошлем Хосе.

Хосе в гимназии.

Пополудни прибежит домой обедать.

До пополудни я с ума сойду.

Ничего не сойдешь. Во-первых, тебе же сказали — человек в себя пришел, значит, не помирает. Во-вторых, спросишь Пепу, что тут в больницу людям носят? Жратву какую-то? Питье? Ложку, кружку, тапочки? памперсы?

Что такое памперсы?…

ТЫ ШУТИШЬ?

Да шучу, шучу, конечно. Пойдем, озадачим Пепу, пусть пирожков нажарит. Если я хорошо помню, что читала про нынешние больницы, лучше сразу рассчитывать на то, что есть будут человек пять.

Я буду лепить.

Вот именно, мы будем лепить пирожки, займешь руки.


Пепа заохала, о сеньоре младшем библиотекаре она знала больше от Эстефании, чем от меня, и знание это, видимо, было довольно позитивное. Она быстро отправила Санчу и Марию — двух девчушек, которых к нашему хозяйству приекрепила тетушка — что-то стирать, а сама побежала на кухню и даже не ворчала, когда я переоделась в в свои путевые шмотки и села чистить и рубить лук для начинки. Эй, Архента, можешь плакать, если хочешь.

Великая штука лук. Мы выплакали все, что смогли, высморкались и стало полегче. Пепа засунула первый противень с пирожками в печку и отправила меня умываться и переодеваться обратно в господское.

Я поднялась в спальню, села на кровать, подумала, легла и отрубилась.

Пепа разбудила меня через пару часов — поесть пирожков, пока горячие и пока Хосе не смёл весь противень.

— О, он пришел. Отлично. А в больницу что послать осталось?

— Обижаете, сеньора Архента, разве ж я когда делала один противень-то?

Резонно.


Хосе уставился на меня, почти выронил стакан с камбучей и жалобно спросил:

— Вы опять плакали, сеньора? Вы же… так давно же плакали уже.

Вот же зараза глазастая.

— Ты у бабушки спроси, сколько я сегодня лука накрошила.

— Ну ладно, — он недоверчиво зыркнул и вгрызся в пирожок.

Так, на люди сегодня не выходим.

Пепа принесла корзину размером с самого Хосе, и принялась набивать ее — чистая подушка, чистое полотенце, расческа, белая — поношенная, но чистая — мужская рубашка…

— Пепа, откуда рубашка?

— Сгоняла Марию к Федре, ну, к экономке сеньоры Онганья, потом новую сошью, отдам.

— Ох, ну ты даешь, Пепа, обо всем подумала.

— Эх, знала бы ты, сколько раз отец вот этого курносого попадал то в тюрьму, то в больницу…