Сестренка батальона - страница 32
Вспомнив, как ворчал он в ту первую ночь, когда Клюкин потребовал, чтобы «тридцатьчетверки» сейчас же, немедленно, были поставлены далеко друг от друга и тщательно замаскированы, комбат Елкин, весело прищурившись, спросил Клюкина:
— Майор, а ты случайно не посвящен в планы немецкого командования?
— Третий год воюем. Научены кой-чему, — ответил замполит. И спросил: — Ну что, пойдем к грузовикам?
По пути он сказал Братухину, что не мешало бы проверить двигатели, Ивану Ивановичу — что надо привести в порядок территорию, Марякину посоветовал поправить поврежденный на недостроенных землянках накат. Ребята тут же собрали свои экипажи и уже заводили танки, убирали с их пути поваленные деревья, сметали с брони землю, вновь набрасывали ветки и траву для маскировки. В разных местах звучали команды:
— Раз-два, взяли!
— Еще-о!
— Еще-о!
Экипажи, где не было «старичков», ходили неприкаянно, ожидая распоряжений и приказов.
— Чуешь разницу? — спросил Клюкин.
— Факт убедительный, — согласился Елкин. Он вдруг почувствовал себя неуверенно: все, конечно, помнят, как он ворчал на замполита и из-за рассредоточения танков, и растряски старых экипажей. Помнят и усмехаются: какой же это комбат?..
Комбат чуть приотстал. «Старею, что ли? Неповоротлив, тугодум...»
А Клюкин, почувствовав перемену в настроении комбата, ругал себя: «Надо же задать такой глупый вопрос — «Чуешь разницу?..» Вроде носом ткнул».
— А народ неплохой прибыл, — сказал он, чтобы завязать разговор, и остановился, поджидая Елкина.
— Да, ребятки славные, — отозвался Елкин. Он с удовольствием отметил, что никто из новичков не паниковал и не трусил.
Глава пятая
Погибших при бомбежке в бригаде было шестеро. Четверо из второго батальона, кладовщик АХО бригады и Дуся Шумовая. Хоронили их необычно — в гробах.
Вцепившись в строганые доски гроба, так что побелели костяшки пальцев, судорожно всхлипывая, плакал майор Соловьев. Заярный напрасно пытался разжать его руки — надо было закрыть крышку. Юрка, стоя у гроба кладовщика и силясь не плакать, грыз ногти.
Летом сорок третьего года танкисты подобрали на одном из брянских пепелищ мальчонку лет десяти. Отец его был на фронте, мать немцы повесили, бабку застрелили. Оставлять Юрку в батальоне было опасно, и Румянцев упросил Моршакова пристроить его в бригаде. Его взял к себе ординарцем начальник АХО. Наташа тогда на руках перешила Юрке гимнастерку, а после освобождения Киева они втроем — Виктор, Юрка и Наташа — ездили в мастерскую военторга при штабе армии, чтобы перешить Юрке по росту шинель и еще крепкие хромовые сапоги Виктора.
В АХО Юрка подружился с кладовщиком, бывшим архангельским рыбаком дядей Климом, который знал бездну историй про рыб и птиц, про белые ночи и белых медведей. И вот дядя Клим убит.
— Теть Наташа, как же я теперь буду, а? — подняв лицо, спрашивал Юрка. Наташа положила руку ему на плечо.
— Осиротели мы с тобой.
— Как же это, а? — все повторял Юрка, когда после похорон шли они в батальон. — Как же я теперь буду?
— Хочешь быть моим сыном? — вдруг спросила Наташа. — Будешь, Юрка? — Она умоляюще смотрела ему в глаза и уже не представляла, что станет с нею, если Юрка откажется. «Я буду его любить, как любила бы Святослава. Юрка знает Виктора, а Виктор был привязан к нему...»
Присев на корточки, Наташа обняла хрупкое Юркино тельце.
— Будешь?.. Ну, что же делать нам теперь? Дяди Клима нет и дяди Вити нет. А жить надо, воевать надо.
Юрка молчал, угрюмо нахмурившись.
— Так. — Наташа поднялась. Юрка заметил, как дрогнули у нее губы, прикоснулся к ее руке.
— Теть Наташа, ты не сердись. У меня же батька есть. Только где, не знаю. Но я найду его!
— Разве это мешает тебе стать моим сыном?
— А не мешает? Тогда я согласный! Я даже радый!
— Правда? — Она смотрела ему в глаза.
— Правда, теть Наташа, честная правда, я радый!
— Юрка, дорогой мой! — Она поднесла его нахолодавшие ручонки к своим щекам, увидела черную кайму под ногтями. — Пойдем, пойдем в батальон. Я тебе голову вымою, рубашонку постираю. Вот и пуговица на гимнастерке оторвалась.
Огромное желание заботиться о нем захлестнуло Наташу.