Сестренка батальона - страница 41
Наташа вспомнила, как боялась, что не ответит на вопросы по международному положению. Но ее и не спрашивали. Больше выступали. Говорили о ней. И получалось, что она, Крамова, смелая, если спасла больше сотни раненых. А какое уж смелая! Просто оказывала им помощь, вытаскивала с поля боя, из танков — и все. А тут говорили — спасла... А Садовский!
— Жизнь очень сложна, — начал он. — Но когда идет огромная, трудная битва за эту нашу жизнь, то я хочу спросить каждого о самом главном: человек он или человечек? Этим измеряется теперь ценность гражданина. И я спрашиваю вас: смелая Крамова или трус? И я вам отвечаю: Крамова — смелый солдат, настоящий человек.
От таких слов у Наташи позванивало в голове, ей было приятно и вместе с тем немного неловко и совестно.
Перед тем как голосовать, встал Переверзев.
Много тут хорошего наговорили о Крамовой. Очень много. — Помолчав многозначительно, он развел руками: — Но почему она, такая хорошая, матери полгода не пишет? Вот, — он извлек из кармана треугольный конверт, потряс им над головой. — А мать больная! Впрочем, я — «за». Надо принять Крамову. Но надо больше заниматься воспитанием людей в батальоне!
Никто не знал, как был доволен капитан тем, что подпустил шпильку и комбату, и замполиту, и «этой Крамовой».
Однако слова Переверзева встревожили только Наташу. Ее поздравляли, ей пожимали руку, говорили что-то. Она, взволнованная, счастливая, отвечала: «Спасибо, постараюсь оправдать», а сама думала о письме и хотела скорее прочитать его.
В письме сообщалось, как обычно, о делах в колхозе шел длинный перечень лиц, передающих поклоны, и только потом, вскользь, сказано было, что Наташина мама прихворнула. Но, обеспокоенная тем, что Переверзев счел нужным сказать об этом на собрании, которое принимало ее кандидатом в члены партии, Наташа не могла отделаться от тревожного чувства. «Сообщи, мамочка, немедленно, — писала она, — ходишь уже или еще лежишь?.. А меня сегодня приняли в партию».
Наташа задумалась, глядя немигающим взглядом на широкий огонь коптилки. Как рассказать маме о гибели Виктора? И рассказывать ли? Вздохнув, решила: надо рассказать все.
Начала издалека: «Ты помнишь, мама, как мы с Виктором бегали в кино. Билетов на «Человека-невидимку» не было, и мы смотрели картину, сидя на заборе. Это было в Комсомольске. А однажды в начале учебного года Виктор нахватал много двоек и нас с Анкой ошарашил неожиданным вопросом: зачем, спрашивается, вы учите пестики, тычинки, если в Испании убивают республиканцев?.. Как я стремилась быть похожей на Виктора! А теперь его нет. Погиб... Дорогие мамочка, бабушка и дедушка! Если не будет писем, не тревожьтесь. Меня, я уверена, не убьют. Просто в боях не хватает времени на письма. И еще сообщаю, что усыновила я Юрку — мальчишку одиннадцати лет, умного, хорошего, чудного и...» — Наташа помедлила, не в силах выразить, какой чудный этот ее Юрка.
И вдруг она подумала, что Юрка похож на Виктора. На того Виктора, каким она его впервые узнала. Его тогда тоже тянуло к машинам и гайкам. Окончив восьмой класс, он заявил: «В тайгу не пойду, на рыбалку ездить не стану, буду изучать моторы». Все лето ходил он к отцу на судостроительный. Отец уже собирался устроить его на завод, но неожиданно для всех, даже для нее, Виктор удрал в армию. «Он всегда стремился в самый первый ряд наступающих. Это хорошо, что Юрка такой же», — подумала Наташа и дописала: «и немного похожий на Виктора».
Положив ручку, прикрыла ладонью глаза. Вспомнилось, как зимой шли они с Виктором по рельсам узкоколейки из школы. Кто оступится, тот, по уговору, должен прыгнуть с сарая. У дома Наташи Виктор оступился. Конечно, нарочно. Наташа тоже оступилась, чтобы вместе прыгать с крыши сарая в сугроб.
А однажды, это было второго мая, они купались в Мылке. По Амуру шел лед. Крутясь и налетая друг на друга, мчались льдины по Мылке. Было страшно лезть в эту ледяную кашу. Но ведь они решили закаляться!
Когда, едва сдерживая лязг зубов, Виктор и Наташа возвратились к лодке, оказалось, что мальчишки завязали на белье узлы и намочили их. Мокрые узлы не развязывались. Наташа, прыгая, колотила Виктора по спине, с ужасом думая, что теперь все: они простынут и умрут. А Виктор зубами раздирал узлы и, дрожа от холода, говорил: