Северные рассказы - страница 27

Глаза у Ватане горят пуще прежнего. Она рассказывает женщинам об их равноправии.

— И я, и старая Неркаги могут управлять не только артелью, но и всем округом, а может быть... — она останавливается, чтобы перевести дух, — всей тундрой, понимаете, всей — от моря до моря...

Ей всего восемнадцать лет. Два года назад Ватане едва говорила по-русски. Сейчас она — председатель женской пошивочной артели, лучший организатор ненок.

— Хотите, женщины, я расскажу вам о себе?

Ватане удобнее уселась на скамейке около окна. Зажгли свет.

— Вы хотите, чтобы я рассказала о себе? Хорошо! Только не знаю, с чего начать. Я еще так мало жила, да и понимать-то себя стала совсем недавно, — с тех пор, как записалась в комсомол.

— Думы, они как облака над тундрой, молчаливые и конца края им, кажется, нет. Хорошо, когда знаешь путь, а нет, — блуждаешь бесцельно, как ветер шалый. Я-то теперь свой новый путь знаю.

Начну сначала.

«Наш чум, облезлый и холодный, стоял в Надымской тундре рядом с просторными новыми чумами хозяев. Зимой воет вьюга, как старый шаман, она кружится в бешеной пляске. В такую погоду плохо в тундре. Даже зверь уходит в логово, и олени зарываются в пушистый снег.

Хорошо тогда сидеть в просторном чуме: горит яркий огонь костра, и ветер разбивается о плотные нюги.

Хозяин Тайме Майле, в расшитой песцовой ягушке, похожий на горящее небо[48], развалясь на мягких шкурах, с наслаждением пьет липкую оленью кровь, размазывая красные полосы на жирном оплывшем лице.

У него две жены. Они хлопотливо суетятся около хозяина, настороженно ждут приказаний.

— Слушай, баба, — обращается Майле к одной из них, — сходи к Няруям, пусть с сыном идут смотреть песцовые ловушки и стерегут стадо.

— Буря на улице, как дойдешь до чума? В двух шагах ничего не видно, собьет ветер с ног, — нерешительно жалуется жена.

— Иди, — приказывает он, — какой хозяин свой народ не заставляет работать? Они едят мою пищу, ездят на моих оленях. Я для них закон. Без меня не обойтись, подохнут с голоду, как потерявшаяся в тундре собака. Иди к Няруям и скажи мой приказ.

Когда ушла жена хозяина из нашего чума, не выдержал старший брат Николай. Кажется, сильнее, чем буря, сердился он, изливая накопившуюся злобу:

— Неужели, отец, послушаешь лютого волка! Он даже собак пустил в чум, а нас гонит работать. С меня хватит. Уйду, совсем уйду, лучше подыхать в тундре, чем мучиться у этой собаки.

— Ой, ой какие слова ты говоришь, Николай! — испуганно кричал отец. — Что скажет хозяин, если узнает? Пропали тогда, плохо будет, узнает хозяин...

— Пусть слышит, мне все равно. Почему он может греться у костра, а мы должны таскаться по тундре, когда и собаки прячутся в чум?

— Пошто так говоришь? Он богатый. У него много важенок и быков, много белоснежных шкурок песца. Тысячу зим и лет так заведено. Кто не имеет оленей, тот не имеет слова, он слушает богатых. А кто откажется от богатства? Все хотят иметь много оленей и тогда могут распоряжаться. Такой закон тундры, так учат старики и шаманы...

Но Николай уже не слушал отца, он выскочил на улицу, одел лыжи и ушел в буранную тундру.

— Куда ты?! Погибнешь один! — кричал в темноту отец; крик его подхватил ветер и понес в чернеющую пустоту ночи.

Мать плакала тихо, надрывно, а я едва понимала, что произошло. Тоже хотелось плакать, но слез не было.

Отец и младший брат Иван вышли, из чума. Они выполняли хозяйский приказ.

Прошло два буранных дня, Иван на себе приволок отца в чум. Старика положили около костра, он стонал и без конца жаловался на то, что старая кровь уже не греет больше, умирать надо.

Ночью он обрывающимся голосом говорил мне правдивые слова о свирепом хозяине Солиндере Сатоли и его работнике Ябтонэ. Этот рассказ был такой же печальный, как и сама жизнь отца.

«...Солиндер Сатоли — невода хозяин, со своим батраком рыбу добывал.

Этого батрака имя Ябтонэ.

Летом вместе жили. Невода хозяин много заставлял работать батрака... Батрак Ябтонэ в чуме сидит. Тэтто Солиндер пришел, ругаться стал:

— Почему сидишь? Неводить надо.

Бедняк Ябтонэ сказал:

— Я хвораю, сегодня не пойду неводить.

Очень много кричал хозяин. Очень много худых слов говорил он.