Скуки не было. Первая книга воспоминаний - страница 24
Эти ее друзья, к сочувствию которых она взывала, к числу друзей Лидии Корнеевны не принадлежали. Они не были людьми одного круга. Но круги пересекались. И жалобы Маргариты, смысл этих ее жалоб до нас доходил. (До меня он мог дойти от того же Евгения Александровича Гнедина, с которым у меня были свои отношения, или от Ирины Эренбург).
Из тех жалоб Маргариты на злые козни Лидии Корнеевны, которые до меня докатились, больше всего меня поразила одна. Это была даже не жалоба, а – благородное негодование. Пустив свое письмо в Самиздат, говорила она, Л. К. поступила непорядочно: «Она же знает, что я не могу ей ответить тем же!»
Вот, значит, почему уже в своем ответе первое, личное письмо Лидии Корнеевны она так возмущалась тем, что оно было напечатано на машинке. Порядочные люди, поучала она, личные письма пишут от руки, и она, Маргарита, всегда только так и делает.
То, что свое письмо Лидия Корнеевна прежде чем его отправить перепечатала на машинке, сразу внушил ей подозрение: уж не собирается ли эта бешеная старуха сделать его открытым? И это ее напугало.
Тут надо сказать, что перепугалась она не зря.
Вот так же сто лет тому назад перепугался директор императорских театров Гедеонов. Он распорядился не выплачивать московским актерам какие-то причитавшиеся им деньги. И те отправили к нему депутатом старейшину цеха Михаила Семенович Щепкина. Выслушав старика, Гедеонов решительно ему отказал. Щепкин сказал, что будет жаловаться министру. Гедеонов дал понять, что это нимало его не заботит. «В таком случае, – сказал Щепкин, – нам остается один выход: пожаловаться в «Колокол», Герцену». И этот аргумент подействовал: напуганный такой перспективой, Гедеонов распорядился деньги актерам выдать.
Самиздат был нашим «Колоколом».
Не случайно, решившись сделать свое личное письмо Маргарите открытым, то есть пустить его в Самиздат, Лидия Корнеевна сперва назвала его – «ПИСЬМО В «КОЛОКОЛ», и только потом, по чьему-то совету, сменила это милое ее сердцу заглавие на другое, несравненно худшее. («Не казнь, но мысль. Но слово»).
Всё это я к тому, что испуг Маргариты Иосифовны при мысли, что обращенное к ней письмо Л. К. попадет в Самиздат, был понятен. Но в докатившихся до нас ее жалобах («Порядочные люди так не поступают, ведь она же знает, что я не могу ей ответить тем же…») была и своя комическая сторона.
Ее стихотворение было напечатано в журнале стотысячным (если не более того) тиражом. А в распоряжении Лидии Корнеевны была только пишущая машинка «Эрика», которая берет «четыре копии».
Алигер была, как выражались герои Зощенко, – «кавалер и у власти». За ее спиной были «армия и флот», и вся пропагандистская машина великой ядерной державы, а у Лидии Корнеевны только вот эти жалкие «четыре копии». Немудрено, что жалобы Маргариты на «непорядочное» поведение обидчицы, нечестно использующей в идейном споре своё преимущество, вызвали у меня юмористическую, сатирическую реакцию.
Вот этой своей сатирической реакцией я и поделился с Борисом.
В существо спора, разговаривая с ним на эту тему, я старался не входить, поскольку у меня были все основания опасаться, что в этой расколовшей «либеральный лагерь» дискуссии ему будет ближе позиция Алигер.
Если уж даже такие люди, как Евгений Александрович Гнедин и Вениамин Александрович Каверин ей сочувствовали и считали, что Лидии Корнеевне, быть может, не стоило бы на нее нападать, то Борису сам Бог велел заступиться за Маргариту. Они были старше, а он был ее сверстником, человеком того же поколения, от имени которого выступала она.
И он тоже вполне мог бы сказать, что –
Не такими, конечно, словами, без этого ее фальшивого, ложного пафоса:
Он на эту тему высказывался иначе: