Снежинка Коха - страница 12

— Тшыста… — наугад ляпнул Лех.

— Чего? Злотых, марок, рублей, доларув, фунтов? Ну?

— Долярув… — несмело промямлил пан Лясковски.

Парень вынул из бокового кармана только что одетого костюма прекрасный довоенный бумажник желтой свиной кожи, и на глазах у остолбеневшего пана Лясковского, достал пачку зеленых банкнот с портретами президентов заокеанской республики. Отсчитав нужную сумму, бросил на прилавок.

Пан Лясковский точно знал, что карманы костюма были пусты, а парень ничего в них не клал. Нечего было. Он сам видел, как он переодевался. Но банкноты… Пан Лех несмело взял бумаги, ощутив в руках их знакомую упругость.

— Вот тебе еще десять долларов за старание. — сказал парень и, прихватив кусок немецкого телефонного кабеля, сунул его в мешок, быстро завязал, закинул за плечо и направился к двери. У двери он задержался, обернулся, хитро подмигнул пану Леху и сказал, — До видзення, пан Лясковски.

Дверь со скрипом закрылась за посетителем. Весь остаток дня пан Лясковски мучился мыслью, что он хотел зачем-то сходить в комендатуру, но зачем, — не мог вспомнить. В ящике конторки вечером он обнаружил 310 американских долларов и не мог понять, откуда они там. Ведь он никогда не держал валюту в лавке! Пан Лясковски совсем расстроился по поводу прогрессирующего склероза.

Прихватив кусок сала, он направился в корчму пана Збышека и там страшно напился бимбра, настоянного на какой-то гадости. Так, что весь следующий день у пана Лясковского трещала голова и он отлеживался дома.

Пани Лясковска была потрясена. За всю эту проклятую войну пан Лешек никогда так не напивался и, слава Богу, дела у них шли не так уж плохо.

«Святая Матерь Божья, — молилась пани Лясковска, ставя компрессы на голову пану Леху, — спаси ты нас и помилуй!»

Слегка прихрамывая, Алеша шагал незнакомыми улицами от вокзала к угадывавшемуся где-то за соседним поворотом центральному городскому рынку. Полупустые улицы, застроенные четырех и пятиэтажными домами конца прошлого — начала нынешнего века, были аккуратно замощены ровными квадратными камнями, разбегающимися секторами вееров. Первые весенние солнечные лучи освободили от старого слежавшегося снега мостовые и узкие тротуары, обнажив мусор, собравшийся у стен домов и в углах подворотен. Ближе к старому ядру города улицы становились уже, дома ниже, напоминая собой иллюстрации к сказкам Андерсена.

Народу на улицах становилось больше, и по этому признаку человек, не знающий город, как по маяку, мог безошибочно выйти к рынку.

На большой рыночной площади, забитой народом, шел меновый торг. Вот робко стоят, как бы стесняясь своего занятия, городские обыватели — бывшие служащие, интеллигенция, чаще старшего возраста. Они держат в руках покрывала, скатерти, рукоделие, безделушки, реже носильные вещи свои и своих близких, явно не лишние. Перекупщики, просто, но добротно одетые в короткие черные полупальто, как в униформу, сытые, деловитые — мелкие торговцы, бывшие маклеры, лениво перебирают барахлишко, нехотя предлагая мизерную цену продавцам, окончательно потерявшим надежду хоть что — нибудь получить за свой товар.

Размеренное шуршание толкучего рынка нарушилось вдруг. Вся площадь пришла в движение, стремительно переросшее в панику. Люди, бросив свой товар, с криком начали метаться из стороны в сторону. Обернувшись, Алеша увидел, как из крытого кузова опель-блица только что пискнувшего тормозами, высыпался взвод солдат. Полувзвод перегородил улицу, а второй, выставив вперед дула шмайссеров, рысью кинулся в толпу.

Через пять минут Алеша стоял лицом к стене старой камяницы с высоко поднятыми руками, с любопытством и тревогой рассматривая соседей справа и слева.

Сосед справа — детина лет двадцатипяти с короткой бычьей шеей. Вытянутые вверх его громадные ладони, привыкшие к физической работе, мелко подрагивали. Здислав Бжух был уверен, что и эта облава для него кончится благополучно, так как в кармане его короткого пиджака лежала надежная кенкарта, свидетельствующая о том, что он является работником фирмы «Унион», изготавливающую амуницию для вермахта. Однако подсознательно весь его организм противился этой рассудочной уверенности, ощущая опасность, исходящую от всей этой наэлектризованной толпы, — орущей, мечущейся в панике, ищущей выхода из западни. Здиславу было жалко мешка картошки и двух фунтов прекрасного шпика, которые пришлось бросить на площади, и к тому же в кармане его полупальто лежали несколько сот злотых и сотня рейхсмарок, с которыми при выяснении личности ему также придется расстаться.