Собери себе рай - страница 14

Так что, с того момента, как я прославляю Прагу, таких сообщений от обманутых иностранцев собрал уже несколько сотен.

И это, уважаемые дамы и господа, совсем не отдельные случаи! Это уже промышленность!

В центре меня обували разными способами семь раз. Ни разу меня не обманывали на Жижкове, где, вроде как, малин побольше. С психологической точки зрения я это понимаю. Даже в стране, обитатели которой в общественном сознании Европы считаются людьми с голубиными сердцами, агрессия подчиняется неизменным законам гидравлики. Она просто обязана где-нибудь найти дырочку и забить фонтаном. И это даже в обществе, которое создало прелестное уменьшительное для слова "спокойствие", и упорным его повторением в самых различных ситуациях придает состоянию покоя особенное значение[24] (Покой, спокойствие это klid, но имеется и klidek. В чешском языке уменьшительной версией обзавелось слово "место" – "местечко" (mistomistecko). Как-то в газете я прочитал про "вселенночку" или "космосик" (vesmirek). Иногда я поясняю чехам, что в Польше уменьшительных от подобных слов мы не имеем, поскольку любое общество одаряет уменьшительным то, что нежно любит. Вот почему у нас в Польше имеется уменьшительно-ласкательная версия слова "водка". – Примечание Автора.

Что тут такого: и русские знают "водочку", и украинцы – "горiлочку". – Прим.перевод.).

Если чешскую культуру можно назвать песней, то в ее припеве всегда присутствие слово "спокойствие": "Подождите спокойно минутку", "Можете спокойно попробовать", "Спокойно можете написать", "Спокойствие, только спокойствие…". Абсолютным же повелителем таких припевов является выражение "spokoik" (компьютер вечно исправляет это слово на "pokoik" – "комнатку").

Но даже в состоянии "покойчика", и даже среди людей, которые очень редко повышают голос (так что если на чешской улице кто-то орет, вероятнее всего, это англичанин, итальянец или поляк), агрессия просто не может не существовать. А поскольку актриса из нее ого-го какая, она способна воплощаться в самые различные формы, и таким вот макаром проявляется в чешских пивных.

(Эти ее актерские способности мне известны, потому что мой психотерапевт доказал мне, что я очень даже мил, и что это тоже может быть проявлением агрессии. Я даже могу стрелять из пулемета любви).

Я пришел к выводу, что в отношении тех случаев в заведениях общественного питания Праги мне не хватает взгляда пана Грабала. Ведь тот наверняка заметил бы в них искорки чудесного.

Какую бы ложь он применил, чтобы отвести нам глаза и доказать, все те мошенничества - никакие не мошенничества, а только лишь прелестные случайности в сфере межчеловеческих отношений?

Как-то раз я сказал молодой официантке, что в центре к счету в пивной могут даже дату рождения приписать.

- Я гляжу на это так, что после коммуны к нам наконец-то пришла свобода, - ответила на это молоденькая чешка, еще студентка.

- И как вы эту свободу понимаете? – спросил я, сбитый с толку.

- Ну, если нас обманули в одной пивной, у нас есть свободный выбор, можно пойти в другую.

Я считаю, что ради того, чтобы познакомиться с такой вот диалектикой, стоило дать себя объегорить. (Именно так я утешаю себя в отсутствии пана Грабала).

ПО ОБЕИМ СТОРОНАМ ОКНА

Меня спрашивают о моем месте в Чехии. О каком-нибудь моем счастливом месте или о чем-то в этом роде. Несмотря на то, что я проживал уже в семнадцати различных квартирах (гостиниц мне не сосчитать), то, размышляя о своем собственном месте в Чехии, я всегда сижу на первом этаже довоенной пражской виллы. В квартире площадью в сто квадратов, с четырьмя комнатами, и перед собой вижу большое окно… Ой, прошу прощения, скажу иначе. Поскольку я, в основном, пребываю все-таки в Варшаве, то:

Вижу, как вижу перед собой большое окно.

Запираемое на двадцать восемь ручек, с видом на сад: на поле белых подснежников в марте, на золотые форзиции в апреле, на кусты темно-фиолетовой и белой сирени в мае и на водопады снежно-белого жасмина, которые в июне переливаются через ограду на стоящие за ней машины. Над всем этим высится темная зелень ели. Она стоит по левой стороне, в углу сада и является ровесницей владелицы окна. Ель ничем не благодарит в любое время года, контакт же с человеком устанавливает, наверное, осенью, бомбардируя всех шишками. Чтобы войти в дом, из сада нужно вскарабкаться по высокой лестнице на крыльцо, с которого входишь в комнату с окном. Она самая большая в доме, но это не салон, хотя так может казаться. Мы находимся в холле, а салон – это следующая комната, и в нем еще большее окно, чем то, которое я так люблю.