Сокрушение тьмы - страница 6

Это был день начала наступления, день форсирования Свири.

Их было трое, друзей детства из одного уральского поселка, из одной школы, из одного класса — Залывин, Бакшанов и Боголюб. Война не дала им доучиться. В 1943 году их призвали в армию, и в дни февральских метелей они, семнадцатилетние мальчишки, шагнули за порог родительского дома.

Поселок носил башкирское название — Миндяк. Это был приисковый поселок и лежал среди уральских увалов между городами Белорецк и Верхнеуральск, на берегу озера, мостясь крайними домами на подножиях гор. Это были места, ни с чем по красоте не сравнимые, они были их родиной.

Им повезло: всех троих зачислили в одно пехотное училище, находящееся в Бузулуке, а затем, когда в начале лета училище расформировали, они оказались в 18-й воздушно-десантной бригаде. И опять повезло: они попали в одну роту. Но на первом же бригадном смотре, идя вдоль строя 3-го батальона, плотный, небольшого роста подполковник Макаров неожиданно остановился перед одним из них.

— Фамилия? — коротко спросил комбриг, глядя прямо в лицо.

— Старший сержант Боголюб! — четко ответил тот, прямя локти и смело отвечая таким же откровенным и неломким взглядом.

— Из училища?

— Так точно!

Макаров кивнул комбату Волгину, следовавшему за ним:

— После смотра пришлешь этого молодца ко мне!

Так Антон Боголюб стал ординарцем комбрига Макарова. Анатолий Залывин и Ленька Бакшанов были назначены командирами отделений в первом взводе 8-й роты, которой командовал лейтенант Гаврюков.

Лежа голова к голове, покуривая «Казбек», принесенный Боголюбом, ребята переговаривались, а река спокойно катила свои воды в Ладогу, и еле-еле виднелся за нею в тумане притихший вражеский берег. Особенно тревожно было смотреть на полосу низкого поречья, лежавшего почти вровень с водой. Пустынный берег метров за сто туда, от воды, поднимался густым подлеском, и, казалось, смотрели из этой чащи чьи-то внимательные глаза, следя за каждым движением тех, кто готовился к переправе.

— Я сегодня, ребята, написал письма, — сказал Залывин, взглядывая в красивое лицо Леньки Бакшанова. — Одно домой, старикам, другое твоей Маше… — и, словно оправдываясь, перебарывая смущение, добавил: — Она просила меня написать.

Маша — Ленькина сестра, младше его на три года. Она (это все знали) была влюблена в Залывина, а тот, видя в ней всего лишь угловатого подростка, совершенно не придавал этому никакого значения, и вот теперь, уже повзрослев сам, все стал осмысливать совершенно по-новому, и Маша, из ее далека, уже не казалась ему несмышленой девчонкой.

— Ну и молодец, — пряча за мохнатыми девичьими ресницами улыбку, ответил Бакшанов. — А я свинья. Не написал. Время не выбрал! — и вдруг живо, как всегда, когда был в особом настрое, заговорил: — Эх, ребятушки! Сейчас бы, перед боем, хоть на минуточку глянуть на нашу улицу, на наши дома, на всех своих — и опять бы сюда, на Свирь!

Был у Леньки удивительный голос. Он знал многие народные песни, арии из опер, хватал все со слуха, с пластинок, по радио. Никто не учил его. Парень, бесспорно, обладал большим даром, и друзья знали, что мечтал он стать известным оперным певцом.

— Ну-ну, чего захотел — домой, — строго, наставнически осадил его Боголюб. — Давай-ка, брат, настраивайся на боевой лад. Вон у нас Анатоль… Смотри. Весь там — на берегу, — говорил он, затягиваясь папиросой, и в тоне его голоса сквозила спокойная уверенность, что все будет хорошо, что переправа и остальное затем пойдет своим чередом, как намечено.

— Толя, а тебе не страшно? — может быть, совсем не к месту спросил Бакшанов, но он не мог не спросить, зная, что тот после двухчасовой непрерывной артподготовки, используя короткое затишье перед новым выплеском еще полуторачасовой канонады, пойдет вплавь за лодкой с чучелами на ту сторону первым. — Честное слово, у меня и то мурашки по спине бегают.

Залывин в расстегнутой гимнастерке со свежим подворотничком тоже пыхнул «казбечиной», честно сознался:

— Да как, Леня, не страшно? Конечно, жутковато. А впрочем, — он взглянул в сторону елани, на которой стояли сотни батарей, — когда вся эта пропасть пушек поднимет там все к чертовой матери — доплыве-ем!