Степень родства - страница 6
Арина Федоровна видела Че в коридоре радиокомитета. Она только что закончила передачу про баяниста-частушечника из станицы Кумылженской.
— Толстый, в берете — и всё, — вспоминала она майора.
В студии Эрнесто завелся, даже не закурил плакатную сигару.
— Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что я работал достаточно честно и преданно, стараясь укрепить победу революции. Моя единственная серьезная ошибка — это то, что я не верил в Фиделя еще раньше, с самого первого момента, в Сьерра-Маэстро… что я не оценил быстро его качества вождя и революционера… Я прожил замечательные дни… Мы поняли, что в условиях Кубы це было другого пути, как путь вооруженного восстания народа против гнета марионеток империализма янки…
После интервью он стоял над Озером Скорби и бросил в воду песо. Журналисту местной «Правды» он брякнул, что Скорбящая не похожа на его мать, но журналист все равно не врубился. А в гостинице Че разбил стакан и сбацал самолетик из слова «Боливия». Под утро директор Банка напялил ушанку вместо берета и вышел из «Грузии» со своим телохранителем Родриго на рыночную площадь Ворошиловского района. На снегу валялись картонки из-под печенья «Юбилейное».
— Этот город еще не родился, — сказал Гевара, а Родриго пнул картонку.
Они спускались к Волге, качались на качелях в Парке им. Саши Филиппова, играли в снежки у Торгового центра и совсем не мерзли.
— Партизанская война — не то, что у тебя в мозгах, — поучал майор, — очищенного от примесей идеала она достигает как раз там, где негде спрятаться. Например, здесь.
— Но здесь Советский Союз, — возражал телохранитель, обнюхивая свои варежки.
— Нет такого места, где всегда бы существовал Советский Союз или коммунистическая Куба, — рассмеялся Эрнесто, потому что он смеялся не тогда, когда ему было смешно.
На следующий день они укатили в Москву обниматься с Микояном.
Если бы не церэушник Ральф Шелтон и не подразделение рейнджеров капитана Прадо, если бы не ложбина Юро и не восьмое октября пепперовского года — то, без всякого сомнения, кубинский майор прикатил бы в Волгоград в 80-м в составе какой-нибудь делегации Национального института аграрной реформы и непременно бы посетил 1 Мая праздничный концерт в Доме офицеров, где среди прочих выступал хор мальчиков Училища искусств, — а Петя солировал. Пустовойтов пел «С чего начинается Родина», особенно ему нравилось акцентировать «старую отцовскую буденовку». Гевара и солист не столкнулись по чистой случайности: в Боливии, недалеко от ложбины Юро, какие-то хрены умудрились построить школу, в которой так удобно убивать бородатых латиноамериканцев…
Ретроспекции чреваты маниакальным усложнением деталей. И теперь в своей новой квартире Пустовойтов был еще более не защищен от памяти, ее интерпретаций. Материала предостаточно. А нужно к юристу переться. В жилищный департамент. Пустовойтов шел по мосту, соединяющему Ворошиловский и Центральный районы. Внизу, в овраге, собирались когда-то учредить советский Диснейлэнд: детскую железную дорогу, аттракционы, аквасад. Теперь там тот же камыш, а в еще недостроенных помещениях — тренажерный зал и церковь мормонов. Миссионеры с белыми значками на лацканах пиджаков поднимались вверх, в город: ездили в трамваях, троллейбусах, автобусах и маршрутных такси, на паромах и в электричках; вплывали с папками в городскую администрацию и выплывали оттуда с другими папками, но в тех же пиджаках. Далее — универмаг, последний полу задушенный крик конца 70-х. Типичный палимпсест: из-под слоя евроремонта на этажах пробиваются указатели рабочая одежда, брюки… При входе сентиментальная реклама Госстраха, какая-то вечная реклама, не убирающаяся, капитальная.
Департамент — в подвале. Юрист потребовал доказательств степени родства.
— Как вы себе это представляете?
— Копии свидетельства о рождении вашей матери и ваше свидетельство о рождении.
Часа через три Пустовойтов предоставил отксеренные гербы и фамилии.
— Теперь ладно, — сказал юрист, — заходите на той неделе за лицевым счетом.
— Значит, я ответственный квартиросъемщик?
— Да.
— С огромной и подтвержденной степенью родства?