Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется - страница 35
Ты освещаешь пустырь; ты бесплодные будишь желанья;
Нежно качаешь в ветвях птички пустое гнездо;
Голову низко склонив, раздуваешь погасшее пламя;
Посвистом в рощу зовешь, словно мой друг молодой.
Нет, уж не мне там гулять, в этой роще, любимый мой сокол!
Зайцем веселым не мне в яркую зелень нырять!
Сердце трепещет еще, и в груди еще кровь не остыла,
Но под конец моих лет тягостно жизни ярмо.
Грез безрассудных табун по широкому носится полю,
Гривы по ветру, и ржет, звонко копытами бьет.
О, эти грезы мои, легкокрылые пестрые дети, —
Надобно твердой рукой, их за поводья держать.
Миг лишь — и посвист бича — и жестокое слово: «На место!..» —
К делу! И чары ушли… Ты меня мучишь, весна!
1901
«Не молчи, если, гордо красуючись…»
Перевод Б. Турганова
Не молчи, если, гордо красуючись,
Ложь бесстыдная нагло кричит,
Если, горем соседа любуючись,
Зависть злобной осою жужжит
И шипит клевета, как гадюка в ночи, —
Не молчи!
Говори, если сердце твое наполняется
Жаждой блага и правды святой,
Если слов твоих ясных, простых ужасается
Хлам отживший, бездарный застой;
Хоть стена впереди — и пылай и гори, —
Говори!
Написано 3 февраля 1916 г.
Поэмы
Смерть Каина
(Легенда)
Перевод Б. Турганова
Убийца брата — Каин много лет
Блуждал по свету. Словно под бичами
Он шел, тревогой тайною гоним.
И целый мир возненавидел он —
Возненавидел небеса и землю,
Пожар зари и ночи тишину.
Возненавидел близких и далеких:
Он в лицах встречных неизменно видел
Мертвеющее Авеля лицо —
То смертной искаженное тоской,
То стынущее с выраженьем боли,
Испуга и предсмертной укоризны.
И ту возненавидел он теперь,
Кого любил он более отца,
И матери, и всех земных творений, —
Сестру свою и вместе с тем супругу, —
За то, что человек ей было имя,
Что взглядом Авелю была подобна,
И голосом, и сердцем непорочным,
За то, что Каина она любила,
И, хоть ни в чем сама и не повинна,
Не побоялась ради мужа все
Оставить, с ним, проклятым, разделяя
Проклятую судьбу.
Как тень бледна,
Она блуждала с ним. Из уст ее
Ни разу Каин не слыхал укора,
Хоть взгляд ее, и голос, и любовь
Звучали тяжелейшим, неспрестанным
Укором. Но порой, когда тоска
Его томила — точно обезумев,
Прочь отгонял он женщину; послушно
Она скрывалась, тихой, скорбной гостьей
Являлась меж детей своих и внуков —
Но — ненадолго. Как являлась тайно,
Так исчезала, и в пустыню шла,
Чутьем угадывая все пути,
Какими шел ее злосчастный брат.
Была как бы серебряною нитью,
Связующей изгнанника с судьбой Людей.
Теплом, таящимся в своем
Горячем сердце, силилась согреть
Убийцы душу.
Тщетно! Точно рыба,
Которая колотится об лед,
Покамест не застынет, так она,
Борясь, теряла силы, жизнь свою
Сжигала в собственном своем огне.
Скитаясь так, однажды для ночлега
Нашли они пещеру. Утомясь,
Она заснула, головой поникнув
На камень. Каин разложил костер
И сел вблизи, в пылающий огонь
Глаза уставя. Странные виденья,
Меняясь, исчезая, возникали
Из пламени костра; за их игрой
Причудливой следя, забылся Каин —
Целительного сна уже давно,
Уже давно глаза его не знали!
Когда ж рассвет пришел, напрасно Канн
Ждал, что сестра поднимется о постели,
В засохшей тыкве принесет воды,
Плодов нарвет, кореньев насбирает
И меда для трапезы. Высоко
Стояло солнце, узкими лучами
Заглядывая в глубину пещеры.
Тогда к лежащей прикоснулся Каин
И понял тотчас же, что с нею сталось.
Всего лишь раз он видел смерть вблизи,
Но этого довольно, чтобы смерть
Признать потом в каком угодно виде.
А тут она явилась так невинно,
Спокойно так и радостно! Лицо,
Еще вчера истерзанное мукой
И горечью, как будто озарилось;
Помолодела… Прежняя любовь,
Как и при жизни, на лице сияла, —
Но не было следа тоски и горя,
Как будто все, к чему душа ее
При жизни так мучительно рвалась,
Нашла она теперь.
Явленье смерти,
Казалось, подсекло и мощь и волю.
Ни боли он не чувствовал, ни скорби —
Одно бессильное оцепененье.
Он сел над трупом, и весь день, всю ночь
Сидел недвижно. А наутро он,
Поднявшись, наносил сухой листвы
В пещеру, листьями засыпал труп,
Затем каменьев натаскал с горы,
И мучился весь день, и ранил руки,
Пока не завалил весь вход в пещеру.
Потом, омыв, кровавые ладони, —
Как и тогда, по смерти, брата! — тихо,