Страна поднимается - страница 33
Но старая Ху задала вопрос первой:
— Что с Типом? Француз не застрелил его? Как схватили меня, он все гнался за ними. Почему не пришел он вместе с тобой?
— Нет-нет, с ним ничего не случилось. Здоров, все у него хорошо. Молодежь делает сейчас колья и шипы для ловушек, он у них за главного…
Старая Ху поведала Нупу: из восьмерых земляков, схваченных раньше, француз выпустил из тюрьмы только двоих. А всем, кто пришли сюда недавно по собственной воле, велел ставить дома и жить рядом с людьми Харо. И еще он хотел было выдать всем рис и соль, но земляки только головами качали, мол, не хотим, и не взяли. Все думают об одном — поскорее бежать, вернуться назад, в Конгхоа.
— Ну, а Ла, вы ее…
Старуха, не дослушав Нупа, заплакала в голос.
— Ла, она… Француз надругался над нею… — Слезы мешали старой Ху говорить. — До сих пор не отпускает… Держит у себя в крепости…
Нуп долго стоял молча. Ярость и боль, подкатив к горлу, перехватили дыхание.
Старуха присела на камень и сказала:
— Слушай, Нуп, мы хотим вернуться немедля. Ни одна душа не желает здесь оставаться. Будь что будет, надо бежать — хоть завтра. Пускай в горах нет соли, ничего, перетерпим… А тут… Сам видишь, Ла…
Нуп легонько положил руку ей на плечо.
— Пока еще рано, матушка, толковать о побеге. — Он старался говорить медленно и внятно. — Пусть люди берут соль, берут рис у француза. Главное — чтобы он ни о чем не догадался. А когда приспеет время, я спущусь и уведу вас отсюда.
Прямо среди ночи Нуп отправился в Конгхоа, условясь встретиться снова через день поутру. Он шел всю ночь. Не раз слыхал он, как где-то неподалеку тигр гнался по лесу за косулей. По он позабыл о страхе. Ноги его, не ведая усталости, шагали быстро и ровно. Он все обдумал. Да, пускай тридцать выходцев из Конгхоа потерпят еще немного, поживут под французом. Надо дождаться, пока он не выпустит всех восьмерых узников. А Нуп тем временем подготовит побег… Мысли так и роились у него в голове. Что, если француз пустится в погоню? Будем отбиваться… Поставим кругом ловушки…
В деревню он возвратился на рассвете. И тотчас отправился искать старого Па и дядюшку Шунга с Сипом. Они собрались и все утро толковали о важных делах.
— На ближайшее время, — сказал Нуп, — надо бы дядюшке Па с дядюшкой Шунгом взять на себя все деревенские дела. И приглядеть, чтоб заготовлено было побольше кольев да шипов, главное — ядовитых. Тут важна каждая мелочь. А сам я буду наведываться в Харо. Француз отравил своей ложью людей. Я должен открыть им глаза, объяснить все как есть. Иначе не пойдут они против француза.
…Лиеу едва успела насыпать в корзину Нупа пять чашек сухих кукурузных зерен, положить немного соломенного пепла, плодов лоиапг. Нуп забросил корзину за спину… И вот уже Лиеу стоит на пороге их дома и провожает глазами мужа. Вскоре он скрылся за зеленым пологом листвы. Но, уходя, он забыл сказать жене, когда надлежит высаживать рис в поле. Что же, не беда, она сходит и спросит у дядюшки Па. Так Лиеу и сделала.
— Я, мама, иду в поле, — сказала она свекрови.
— Как, дочка, не дожидаясь Нупа? — всполошилась та.
— Ничего. У него сейчас дела поважнее, а я пока начну — время-то идет…
Нуп вернулся в Харо. На этот раз старая Ху привела с собой Ла. Француз отпустил ее и еще троих земляков. В тюрьме осталось теперь только двое. Ла уткнулась лицом в ствол дерева и горько заплакала. Нуп погладил ее по волосам. В этом году ей исполнилось восемнадцать. Ах, сколько добрых, утешительных слов хотел он сказать ей, но почему-то не смог вымолвить ни словечка.
— Пусть глаза твои больше не плачут, сестрица… — только и произнес он наконец. — Знай, ты скоро спасешься, вырвешься из этого проклятого места.
Деревня Харо. С неба сеется мелкий унылый дождь. Ночь темна. Дует ветер. Шестеро человек сидят вокруг очага. Они не смеют раздуть чуть тлеющие угли, присыпанные золой. Француз из крепости запретил жечь огонь по ночам. Как увидит где свет, сразу стреляет. Днем-то еще тепло, а ночью холод пробирает до костей. Ла сидит, закутавшись по уши в одеяло, и все время перемешивает угли.
— Увы, — протяжно вздыхает старый Шринг, — наверно, поля на горе Тьылэй и люди на горе Тьылэй забыли о тех, кто томится здесь, у подножия.