Своя земля - страница 43
Так заразительно пахло свежими огурцами, с таким радушием и весельем угощали женщины Червенцова, что он ел со вкусом и просто, не чванясь, неторопливо, с хрустом перекусывал огурцы, переламывал пальцами пироги, собирая на ладонь ярко-желтую пшенную начинку, обмакивал в соль сложенные вдвое перья лука и решительно отправлял в рот. Анастасия Петровна тоже выпила и присела рядом с ним. Рослые, здоровые, красивые той красотой зрелости, которая напоминает о последних щедрых днях лета, когда все так пышет полным расцветом, и он и она выделялись в пестром окружении женщин.
— Все ж таки с какой радости гулянье? — спросила Анастасия Петровна.
Ей бойко ответила соседка Червенцова, играя прыткими глазами сквозь черноту ресниц:
— Праздник нынче, Настюша, большой праздник, аль ты позабыла, преподобного Семена-гулена. Мы опричь мужиков гуляем, они себе, а мы себе.
В самом деле, в зарослях тальника, ближе к реке, раздавались крикливые неразборчивые голоса, хриплый мужской бас пытался затянуть песню.
Женщины уже насытились, реже склонялись над своими скатертями-самобранками, ленивее брались за еду, медленнее жевали, кое-кто уже перевязывал узелки, стряхивая с платочков сенную труху. Возле Матвеевны две бабенки перешептывались о чем-то, изредка украдкой взглядывая на Николая Устиновича.
— Вы что шепчетесь? — спросила Анастасия Петровна, и тотчас соседки Матвеевны отвалились друг от друга.
— Про тебя, Настенька, про что ж им больше шептаться, — проницательно улыбаясь, сказала старуха в то время, как все, насторожась, уставились на нее. — Да и я посмотрю на вас да и порадуюсь, уж больно хороша вышла бы пара, из тебя да Устиныча. Прямо-таки загляденье…
— А куда же деть жену? Я ведь женат, — засмеялся Николай Устинович.
— Ну, твоей-то генеральше пора и отставку дать, пожила в свое, другим уступи место, — подмигнула Матвеевна. — Чтой-то все городским да городским, все-то им перепадает, пора и про наших бабочек вспомнить, аль они хуже, Устиныч. Смотри, Настенька будто королевишна, а на других погляди: гладкие да ласковые, и все безмужние…
— Всех-то не стриги под одну гребенку, Матвевна, — откликнулась соседка Червенцова и порхнула глазами на него: гляди, мол, меня со всеми не равняй.
— Зачем всех, — согласилась Матвеевна. — Тебя да Полюшки я не касаюсь, бог с вами. Одни вы за своих мужиков держитесь, хоть и корявые они да шелапутные. Остальные как есть кукушки, все без пары.
Женщины весело захохотали, и даже Лида, соседка Червенцова, зажав ладонями рот, задыхалась от смеха.
Николай Устинович с улыбкой слушал жизнерадостную и дразнящую болтовню женщин. Ему сделалось легко, нестеснительно, будто он находился среди своих, давно знакомых и хороших людей. Он любил грубоватое просторечье разговора, когда не надо досматривать за своими словами, а говори, что хочется и как скажется, все будет в строку. Шутки не задевали его, а забавляли, — беззаботный час отдыха — почему и не пошутить, не перекинуться острым словцом. А бабка Матвеевна, собирая хитрые морщинки у рта и задорно поблескивая молодыми и отчаянными глазами, не давала остыть веселому разговору.
— Устиныч, подсказал бы в Москве кому следует, пусть мужиков из городов по деревням вышлют, будет им по асфальтам бегать, пусть наши дорожки потопчут, — говорила Матвеевна, тешась общим вниманием. — Их там как маку в лукошке, а наши бабенки обезмужили, на все село десятка три мужиков наберется, да и те лыжи навострили, поглядывают, куда бы сбежать.
— Хорошо, я скажу, — подхватывая шутку, сказал Червенцов. — Пришлют на любой выбор.
— Вот-вот, закон на них составить, да пожестче, — расцветилась улыбкой старуха. — Ты не жалей их, не жалей, у нас тут и воздух легче, и самогонку крепкую гоним, ну, чего еще мужикам надобно!
Все хором посмеялись и сразу же стихли, ожидая, что еще скажет Матвеевна, и удивляясь ее смелому разговору с Червенцовым, — все ж таки генерал, хотя и одет, как все, просто, словно дачник.
На опушку кустарника вышел мужик в рубашке распояской, из-под поднятой козырьком ладони посмотрел в сторону женщин, закричал на весь луг: