Своя земля - страница 44

— Бабоньки, кончайте… Копнить пора.

— Ну вот, лихоманка его возьми, и покалякать не даст, — сказала Матвеевна и, отряхивая с юбки крошки, напомнила Червенцову: — Так ты заходи ко мне, Устиныч, не погребуй старухой, уж я со своим дедом не поскуплюсь на угощение. Настюшка и проводит тебя… Ну, бабы, тронулись, а то бригадир набежит сейчас, заругает.

Женщины зашевелились, начали собирать в платочки остатки еды, завязывать узелки.

Едва Анастасия Петровна и Червенцов отошли на полсотни шагов, се окликнули, и она вернулась. Обступив ее, бабы о чем-то переговорили, и вдруг дружный смех покатился по лугу, — видно, Матвеевна вновь отчебучила что-то. Николай Устинович шел неторопливым шагом, не оглядываясь, и Анастасия Петровна вскоре нагнала его, пошла рядом, поправляя выбившиеся из-под косынки волосы и скрывая разгоревшееся лицо.

Растянутой цепочкой женщины медленно двигались по скошенному лугу, все более и более отдаляясь, и вот среди них взмыл хрипловатый и низкий голос:

— Ну и Матвеевна, — с улыбкой сказала Анастасия Петровна. — Такая заводная, ни минуты без шутки не проживет.

— Да-а, старуха хорошая, веселая. А чему они смеялись? — спросил Червенцов, с проникновением заглядывая в ее лицо.

— Да просто так… пустяки, — отмахнулась она и, проказливо сощурившись, сказала: — Спрашивают, когда свадьба будет…

Хор уехал неожиданно, и Николай Устинович больше не встретился с Надей, она даже не зашла попрощаться, будто избегала его. После того утра, когда так внезапно, прервав разговор, Надя убежала из дома своей матери, он поверил сказанному Анастасией Петровной — она и в самом деле могла что-то предполагать об отношениях матери с Алешей Бережным, не случайно же попросила прислать его карточку. А что означали ее слова: «Страшно знать, что кто-то погиб за тебя»? Глупо, конечно, но не мог же он объяснить ей, какая кутерьма была в воздухе в тот июньский день, не один Алеша погиб тогда, а вот попробуй докажи, что в гибели Алеши никто не виноват; — так рассуждал Николай Устинович. И все из-за неясности отношений с Натой. Если бы она не противилась, если бы ею не владело упрямство, все разрешилось бы само собой.

В конце концов ему грозили бо́льшие неприятности, чем ей, прежде всего это касается его семьи, а кто знает, какого исхода нужно ожидать, когда жена узнает, что у него была другая семья, есть взрослая дочь, — он никогда не говорил о ней. Могут быть упреки, слезы, жена может пригрозить забрать Артемку и уйти от него, хотя он и не допускал такой возможности. Он считал свою семейную жизнь благополучной, уже давно она катилась по наезженной колее, знакомой каждой колдобиной, и эта угроза лишь прибавила бы еще одно испытание. Но он был готов к неизбежному столкновению с женой. Угроза с другой стороны сильнее тревожила его, — он предугадывал шушуканье за своей спиной соседей и не в меру пронырливых сослуживцев. Он даже слышал удивленные восклицания: «А слышали, наш Червенцов-то…». И как ни велики были бы муки стыда, он готов пойти на них с созревшей решимостью.

Червенцов теперь реже виделся с Анастасией Петровной: она разрывалась между домом Федора и своим. Встречался с ней за столом, при Артемке. Вечерами она приходила усталая, в предвкушении отдыха, и он избегал щекотливых разговоров, надеясь, что время поможет ему в их споре. Пора бы и уехать, гостевание затянулось, но оставить все, как было, отложить важное для него решение он не мог и не хотел. Николай Устинович привык действовать напористо, решительно, даже в мелочах не изменяя своей склонности разрубать узел с одного маху. Однако он умел и выжидать, если удача приходила не сразу. Совершенная уверенность в ней подбадривала его, потому что он верил в главное — в цель.

Он и теперь видел ее, — она возникала не по прихоти, а вырастала неодолимо, стала частью его существа. В газетах он с особым интересом читал заметки о родителях и детях, которые нашли друг друга, выискивая в них то, что было сходно с его положением. Многие семьи расшвыряло в той всесветной заварухе, где одинокая человеческая судьба напоминала тополевую пушинку. Ветры истории несли ее по своим пространственным кругам и оставляли так же неожиданно, как и подхватывали. Николай Устинович никого не терял, кроме друзей и однополчан, все долгие годы помнил о существовании дочери, правда, ни разу не дав ей знать о себе, однако ж и в его судьбе было что-то сходное с бедой тех семей. Он считал себя виновным, но не настолько, чтобы с его виной нельзя было не примириться.