Талисман Авиценны - страница 3
Потому что вот этот Хусейн его спас.
Он, поникшую жизнь вырывая из праха,
Их немалым доходам мешает порой.
Злые тени грозят ему карой аллаха.
Карой неба. А может, и карой людской?
…Ночью с улицы к ним застучали упрямо.
Он вскочил, ошарашенный шумом ночным.
Возле дома стояли солдаты — гулямы.
Оказалось, гулямы явились за ним.
Он накинул халат. Мать, затихшая в горе,
И соседи, проснувшись, глядят ему вслед.
Вот что значит со слугами божьими спорить…
А такой он был добрый…
В семнадцать-то лет…
Вдоль дувалов его чуть не волоком тащат.
И при этом орут:
— Побыстрее, юнец! —
Не тюрьма ли их ждет, что решетки таращит?
Нет, тюрьма в стороне. Путь привел во дворец.
Дверь открылась. Придворный с кривою усмешкой
Поманил его пальцем под каменный свод.
На ступеньках крутых обернулся.
— Не мешкай.
Светлоликий тебя — недостойного — ждет.—
Что? Хусейн испугался. Зачем он эмиру?
Может, скрыться поможет бухарская ночь?
Он не знал, что эмира болезнь надломила
И врачи не сумели эмиру помочь.
Вот тогда и послали за ним. Он не помнит
Ни нахмуренных лиц, ни халатов цветных,
Ни наполненных дивною роскошью комнат…
Светлоликий был жив, но безжизненно тих.
Знал Хусейн, чем грозит неудача. Тревожно
Билось сердце в сиянье дворцовых огней.
Хорошо, что болезнь оказалась несложной.
За три дня безотлучных он справился с ней.
И запомнилось только: на утренней сини
Маски лиц — удивление, страх, торжество.
Зал заполнен людьми. Он стоит посредине.
Светлоликий, прищурясь, глядит на него.
— Ты, юнец, от болезни избавил эмира.
Значит, есть в тебе счастье, талант в тебе есть.
Чтоб монаршую милость молва не срамила.
От эмирских щедрот что тебе преподнесть?
Длиниогривых коней самой солнечной масти?
Должность в вечной прохладе эмирских палат?
Волооких красавиц с ресницами настежь?
Груду золота? Или парчовый халат?
— Нет, — ответил юнец, — я в желаньях умерен.
Но я знаю, что ты всемогущ и велик.
Ты открой мне в Хранилище Мудрости двери.
Допусти меня к медленной памяти книг.
— Это все? — удивился эмир непритворно.—
Ты не шутишь? —
Он двинул алмазным перстом.
— Бескорыстье ребенка! — вскричал он придворным. —
Он об этом не раз пожалеет потом.—
И усмешки по лицам запрыгали тенью.
А юнец, поклонившись почтительно им,
Стройный, строгий, пошел, не теряя мгновенья,
Прикоснуться к великим предтечам своим.
Как повелел всевидящий аллах,
Здесь, в сердце азиатского простора,
Отцом его был добрый Абдаллах,
А матерью красавица Ситора.
Под Бухарою в Афшане рожден —
В мальчишеском азарте сновидений
Где тот момент, когда почуял он
Внезапно обозначившийся гений?
Что значит гений? Просто свет такой,
Которого другие не видали,
Тот вечный зов, тот вещий непокой,
Высвечивающий иные дали.
То ощущенье острой правоты,
Которое до смерти душу гложет,—
Что можешь ты, а значит, должен ты
То совершить, чего никто не может.
Отец едва угадывал родство
Ребенка с миром тесным и пустынным.
И сам не знал — гордиться надо сыном
Или страдать заране за него.
ПЕРВАЯ БАЛЛАДА БЕГА
Все горит и горит Бухара, на заре
Прошлым утром подожжена.
По горящей земле, по ночной Бухаре,
Задыхаясь, идет Ибн Сина.
Он писал свою первую книгу. Беда
Обломала работу и сны.
Кто поджег Бухару — кочевая орда
Или лютый Махмуд из Газны?
С первых стонов на улице был Ибн Сина.
Кони в пене, свистящий металл…
Рядом с ним голова старика снесена,
А лачугу огонь разметал.
Он забыл о часах, обожженных леча
Или раны бинтуя в жаре.
К ночи стихло. В крови земляков до плеча
Он идет по ночной Бухаре.
За дувалом дымится обугленный сад.
Тень по серому пляшет лицу.
Ибн Сина опускает измученный взгляд —
Он не может помочь мертвецу.
Ноги сами ведут, он у них в поводу,—
Полетел бы, да не дали крыл.
Ждет Хранилище Мудрости в царском саду.
Где он столько богатства открыл!
Доверялись ему Птолемей и Евклид,
Аристотель беседовал с ним.
Этой ночью вернуться к ним сердце велит.
Он идет, нетерпеньем гоним.
А навстречу вздымается черный огонь.
Тень гулямов — солдат на огне,
И разубранный золотом бронзовый конь,
И пришелец султан на коне.