Теплый лед - страница 15
В лагере тихо. Сквозь ветви деревьев на истоптанную землю пробиваются золотые лучи солнца. Генерал смотрит на меня, думает, как ответить.
— У каждого своя дорога. Только каждый думает, что он потерял что-то, выбрав именно эту дорогу, а не другую, и страдает от этого. У нас двух дорог не может быть. Приказ — и точка! Поэтому у военных нет раздвоения личности. И это придает нам уверенность…
Со стороны штабных палаток доносятся голоса. Среди прочих выделяется голос полковника Стамболийского. Начали сворачивать лагерь. Свернут — и дубовая роща опустеет.
Завтра флот будет высаживать морской десант. Прямо на пляжи, к персикового цвета зонтам. Два танковых соединения, два страшилища развернутся для встречного боя. На командном пункте генерал Радков встанет перед микрофоном:
— Через минуту в бой вступают огнеметы!
Я, майор запаса Андонов, остался с попоной моей преданной и умной кобылы Бистры. А то, что производит на меня впечатление, — это только легкий аллюр по поверхности видимого. По поверхности…
КАКАЯ ОСЕНЬ!
Непаханая стерня светится на солнце. И пожелтевший дубовый подлесок, от которого начинается гора, тоже светится. Поезд скрипит и качается. В вагоне третьего класса все качается и скрипит. Позади состава рельсы двойной дугой впиваются в щебеночное полотно. Ветер относит черный дым, его тень ползет над стерней.
В тесный коридор вагона крестьяне протискиваются бочком, озираются, ища места. Втягивают животы, чтобы не касаться меня, швы их антерий[3] скребут деревянную обшивку купе и трещат. Антерии все в фиолетовых и черных полосах, с бесчисленными пуговицами спереди. Грубая обувь, наполовину прикрытая краями потурей[4], цепляется за изодранный линолеум. В лицо ударяет запах чеснока, торчащие прутья корзин обдирают мне колени.
— Извиняй, господин подпоручик…
В небритых лицах резко выступают обгоревшие скулы. В глубоких глазницах прячутся хитроватые глазки.
Осенью поезда на южных направлениях всегда переполнены военными и крестьянами. Их очень много. Каждый дом проводил солдата или срочной службы или запаса, вот они и отправляются с полными корзинами в путь, а потом осаждают ворота казарм в Любимце или Крумовграде.
Крестьянин не поедет в дорогу один. Поезд отрывает крестьянина от земли, мчит его, качая. Вагонные окна нарезают опустевшие поля кусками.
Куски переворачиваются, остаются позади, и земля вдруг кажется крестьянину чужой. Поэтому в поезде его всегда охватывает страх — как бы не потеряться! Он ищет себе место в переполненных купе, озирается, согнувшись под тяжестью корзин, держа их в тесном коридоре вагона впереди себя.
Поезд скрипит и качается. В вагоне третьего класса все качается и скрипит. Рельсы стонут, впивают двойную дугу в полотно, и запах чеснока бьет мне в лицо.
— Извиняй, господин подпоручик…
Наши взгляды встречаются и разбегаются. Подобие улыбки растягивает синеватые губы; улыбка теряется в трудном вздохе, ее вспугивает треск захлопнутой двери.
Учитель с безбородым лицом держит на коленях рулон с портретами. Глаза его в желтых крапинках. Такую желтизну я видел на пальто из выдры. Галстук его перекручен и сбился набок. Учитель поправляет его движением нижней челюсти, издавая при этом своими редкими зубами костяной стук. Потом начинает разворачивать портреты. Разворачивает медленно, чтобы подогреть наше любопытство. Из изгиба рулона показывается глянцевое ухо. Потом — черные усы. Под усами висит трубка, губы таят улыбку или что-то похожее на нее, потому что игривая складка может быть и от трубки.
— Сталин!
Крестьянин издалека вытягивает шею:
— Вот наконец увидим этого человека…
Учитель улыбается:
— Смотри на него, да получше!..
В голосе учителя звучит скрытый смысл. Крестьянин протягивает свою крепкую короткопалую руку — надо же пощупать.
— И я себе такой куплю… Где ты его взял, приятель?
Учитель пространно поясняет, что за этими портретами он ездил в Софию, и снова движением нижней челюсти поправляет галстук.
— Далековато… — причмокивает крестьянин и подтаскивает свою корзину поближе к ногам.
Паровоз свистит, стук колес становится реже, и вагоны бьются друг в друга. По перрону станции Раковски торопливо бежит гражданский с автоматом на плече. Одной рукой он придерживает ремень автомата, другой машет кому-то и кричит: