Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи - страница 25

. Я подготовил кучу фотографий Янга, кое-что кое-где пририсовал, потом склеил все вместе. Всем понравилось, потому что никто ничего подобного раньше не видел.

В Британии в то время работы Вандербика и не могли быть известны, то есть вы, очевидно, познакомились с его творчеством еще в США. Какие еще мультипликаторы произвели на вас особенное впечатление?

В Нью-Йорке был кинотеатр «Талия». Я жил неподалеку и часто туда ходил — главным образом потому, что остальные развлечения мне были недоступны и общаться было не с кем. «Талия» располагалась в плохом районе, сразу к северу от Нидл-парка, и я этот кинотеатр полюбил: туда ходила художественная публика, но в то же время и местные люди, — и эти местные все время шикали, свистели и шумели, а художественно настроенная публика время от времени орала, чтобы те заткнулись. «Мультипликационный конструктор “Сделай сам”» Боба Годфри я видел еще в Штатах, но когда я обращался к нему в Лондоне, то не осознавал, что он и был автором этого фильма. И все-таки главной фигурой, мне кажется, был Боровчик — его короткометражки я в первый раз посмотрел в «Талии»[106]. «Игры ангелов» — фильм выдающийся: это ощущение, что ты едешь на поезде, мимо тебя проносятся стены города, и затем появляется звук ангельских крыл — невероятно. К тому времени, как я приехал в Лондон, уже вышел его первый полный метр «Гото, остров любви» и затем появилась «Бланш». Мы с Терри Джонсом буквально бредили Боровчиком: главной в его картинах была сама ткань, атмосфера фильма.

В мире, из которого я вышел, меня бесили фильмы с Дорис Дэй и Роком Хадсоном, потому что все в них были такие чистенькие, лощеные, приглаженные, с идеально белыми зубами, всегда с безукоризненной прической. Мир не таков, но в кино его показывали именно таким, и люди, казалось, верили; вот это-то меня и смущало. Годы спустя, когда мы в Нью-Йорке устраивали предварительные просмотры «Бармаглота» (едва ли не основной темой которого является явственное ощущение грязи и вони), аудитория хорошо на него откликнулась. Но потом я просмотрел то, что они написали в анкетах, и почти везде обнаружил негативные отклики. Один из тех шокирующих моментов, когда ты вдруг понимаешь, что их действительная реакция и то, что они пишут в анкете, — две большие разницы. На просмотре сидел молодой парень — жирное, прыщавое, в высшей степени омерзительное существо, — именно он дольше всех возмущался, что в фильме действуют такие безобразные уродцы, что от этой насквозь прогнившей картины смердит за километр. Этот человек жил в Нью-Йорке — месте куда более неприятном, чем те, что мы изобразили в фильме, — но он так и не смог этого понять. Он смотрел в зеркало и видел идеальные зубы и зализанные волосы Рока Хадсона.

В конце пятидесятых — начале шестидесятых снимали огромное количество чистеньких энергичных картин (возьмите, к примеру, бесчисленные фильмы о высадке морского десанта); собственно, поэтому я воспринял «Тропы славы» с таким энтузиазмом: этот фильм давал возможность почувствовать себя сидящим там, в тех окопах, ощутить их запах, прожить эти кадры — съемка с движения давала такую возможность. Думаю, что и в Нью-Йорк я переехал по той же причине: хотелось сбежать от вездесущих чистоты и опрятности — в них чувствовалась какая-то фальшь, появилось стремление жить убого и скудно, — это казалось честным и настоящим.

И это отвращение к опрятности и аккуратности прорвалось наружу в ваших первых мультфильмах?

В анимации, которой сопровождался голос Джимми Янга, просто появлялась голова, которая вела себя абсолютно по-дурацки, например, засовывала себе в рот ногу. Были там еще головы и распадающиеся на части тела. Фантастика заключалась в том, что это прошло по телевизору, сколько-то миллионов людей это увидели, и я вдруг сразу стал аниматором. Я уже работал с близкими к анимации техниками: я рисовал, делал детские книжки, в которых персонажи начинают двигаться, когда быстро листаешь страницы; было ощущение, что я просто получил еще один инструмент для своих экспериментов. Стоило мне взять в руки аэрограф, и я тут же понял, что с ним нужно делать, — то же самое получилось и с анимацией. Я видел достаточно фильмов, кое-что об этом читал и вполне разбирался в принципах. Должен сказать, среди того, что я читал, абсолютной чушью были рассуждения Эйзенштейна по поводу партитуры: композиция картины идет влево, вправо, поднимается, и музыка будто бы поднимается по той же схеме