Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи - страница 58

Джонатан Прайс был вашим первым нормальным взрослым героем. Как складывалась работа с ним?

Очень просто. Мне только нужно было напоминать ему, чтобы он старался говорить высоким голосом. У Джонатана временами бывает настолько низкий голос, что в нем слышится что-то зловещее, но, когда он следит за голосом и говорит чуть выше, ощущения тяжести и угрозы не возникает. За год или за два до «Бразилии» он участвовал в подготовке так и не состоявшегося мюзикла о Лореле и Харди[207] и должен был играть Лорела; если присмотреться к тому, как он двигается, можно заметить множество лореловских черт. Ему удалось найти что-то комичное даже в самых мрачных сценах. Скажем, помните сцену, когда Джил приходит в министерство, начинает ругаться с сидящим за столом чиновником, внезапно раздается сигнал тревоги и ее окружают солдаты с автоматами? Дальше появляется Джонатан, срывает с груди бляху и начинает ее всем демонстрировать, — это была его идея, совершенно замечательная, и даже идея держать палец в кармане наподобие пистолета тоже принадлежит ему. У него была масса похожих задумок — дурацких, смешных и часто гениальных.

Как получилось, что в ваш более или менее постоянный актерский состав затесался Роберт Де Ниро?

Думаю, это была первая эпизодическая роль Де Ниро, а сниматься он согласился потому, что Арнон работал с ним на картине «Однажды в Америке»[208]. Он оказался в Лондоне, зашел ко мне, и я предложил ему выбрать любую роль, какая ему понравится. Он, конечно же, выбрал роль Майка Пэлина, потому что Джек — сложный персонаж, а Бобби всегда играл сложных персонажей. Ту роль, которую он в итоге сыграл, роль Таттла, ему было страшно сложно понять, потому что Таттл — очень простой, прямой человек. Я ему сказал: «Бобби, ты сам и есть этот человек, ты для нас для всех герой, тебе не нужно ничего усложнять — достаточно просто быть в кадре».

После чего он решил подойти к этой небольшой роли как к главной. Он то и дело прилетал в Лондон, месяцами обсуждал каждую деталь костюма и реквизита. В Нью-Йорке он стал посещать операции знакомого нейрохирурга, потому что я сказал, что его герой, хоть он и водопроводчик, на самом деле работает как хирург. Он сам придумал эти очки. Нам даже пришлось построить ему для репетиций отдельную декорацию. Как будто бы нам не нужно было снимать все остальные части фильма. Костюмеры, декораторы и специалисты по спецэффектам с ума сходили, потому что у них и так был перебор с работой, но, когда на площадке появлялся Бобби, все останавливалось, и каждый без исключения должен был иметь дело с Бобби, который готовился к своей роли. Он ничего вокруг себя не замечает, весь мир готов поставить на уши, чтобы сделать то, что ему нужно сделать. Он очень серьезный, горячий, трудолюбивый человек — только все остальные от его трудолюбия с ума сходили.

На съемках — то же самое. Я позвал его на площадку на неделю раньше, чтобы он успел привыкнуть к съемочной группе, потому что встраиваться в процесс, когда съемки уже начались, — вещь не самая приятная. Но перед своим первым съемочным днем он явно всю ночь не спал, сидел в своем костюме и на площадку приехал весь нервный. Он знал, что мы все ждем «Роберта Де Ниро», что бы это ни означало, но в то же время понимал, что сам-то он всего лишь Бобби Де Ниро. Весь день мы старались его успокоить. Доходило до того, что, когда я понял, что он застывает, как только я говорю «поехали», я стал говорить: «Хорошо, давай еще раз прорепетируем», а сам тихонько включал камеру. Было приятно, когда в конце дня он меня поблагодарил, но радости в таких съемках было мало. Джонатан, как правило, справлялся с задачей в пределах двух-трех дублей, но стоило появиться Де Ниро, как мы стали снимать по двадцать одному, двадцать пять, тридцать дублей, и в совместных сценах Джонатан уже засыпал где-нибудь на заднем плане к тому моменту, когда Бобби добивался того, чего хотел. Нельзя сказать, что он специально создавал вокруг себя проблемы, — нет, он просто очень старался. Понятное дело, поначалу Де Ниро внушал нам всем благоговение, но потом отношение переменилось на диаметрально противоположное, и мы все готовы были его убить.