Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи - страница 63

. Я знал, что Сэм считает себя хорошим мальчиком, настоящим бойскаутом: на дворе Рождество, он идет на риск, чтобы всем помочь. Обычно такие вещи в этой системе не делаются, но он решил, что совершает самый гуманный на свете поступок, совершенно не понимая, чт`о он при этом делает. Очень важная сцена, как мне кажется.

Во времена охоты на ведьм приезд судебной комиссии в город считался большой удачей. Для владельцев постоялых дворов, для торговцев наступало горячее время: цирк в городе, люди съезжаются в город со всей округи, чтобы посмотреть, как будут сжигать ведьм, — лучшее время для бизнеса. Все оказываются в плюсе, за исключением нескольких человек: собственно, на этих маленьких людях, на Баттлах, и держалась вся эта чудовищная система.

Вам хотелось показать логичность и банальность зла? Ведь никакого Большого Брата нет.

Я не хотел создавать тоталитарную систему, как в романах «1984» или «О дивный новый мир». Даже мистер Хелпманн там не самый главный, он тоже только заместитель. Возможно, там вообще нет самого главного, потому что каждый отказывается от ответственности; никто ни за что не отвечает, ответственность всегда несет вышестоящее лицо. Несмотря на то что этот мир часто называют тоталитарным, я сам так не думаю, потому что сумма частей не дает в итоге того целого, которое мы видим в тоталитарной системе. Возможно, именно поэтому люди по всему миру — будь то в Восточной Европе или в Аргентине — узнали это место; это не 1984 год, это происходит сейчас. Мне часто говорили, что я наверняка бывал в Бразилии, Аргентине, Чили, Польше и так далее, — на самом деле я ни в одной из этих стран не был; «Бразилия» — это то, что происходит в той или иной степени в каждом обществе; в картине нам пришлось лишь чуть-чуть утрировать ситуацию.

Трубы привели нас к вопросу о морали и политике в фильме...

Одним из мест, где мы снимали, был Национальный либеральный клуб[214] — отличная декорация для нашего нелиберального общества. В фильме помещения клуба превратились в роскошную квартиру матери Сэма, и в этой квартире мы тоже проложили трубы. Если присмотреться, можно заметить, что трубы проходят даже сквозь старые гобелены, нарушая все на свете. С другой стороны, Сэм живет в современной квартире, где все трубы аккуратно запрятаны за стену, и он может спокойно существовать, не имея ни малейшего представления о том, как все это работает, — только все это никогда не работает как полагается: система должна делать все на свете, но в реальности она не делает и половины.

Для меня архитектурные детали в фильме — персонажи, ничуть не менее важные, чем те, которые носят одежду и произносят реплики. Все декорации выполняют какую-то свою функцию, представляют какую-то идею. Думаю, это отличает меня от многих других режиссеров, воспринимающих фон просто как фон и не делающих из него отдельного целостного персонажа. К примеру, электростанция в Кройдоне, из которой мы сделали фасад нашего министерства, строилась в тридцатые годы — в то время, когда мы верили, что знаем правильные ответы. Это было время коллективных мечтаний о прогрессе и время централизованной веры в совершенствование человека — не важно, посредством технологии или посредством фашизма, потому что в конечном итоге они оказываются неразличимыми. Клинику пластической хирургии мы снимали в доме лорда Лейтона, художника и коллекционера викторианского времени; роскошная мавританская атмосфера этого места как нельзя лучше соответствовала нашим целям[215].

Лондон очень привлекает меня этим разнообразием построек совершенно разных эпох. От дома лорда Лейтона до электростанции в Кройдоне, от Национального либерального клуба до верфи «Виктория»[216], где мы обнаружили огромную мукомольню. На самом деле под столы сотрудников министерства мы приспособили деревянное оборудование викторианской мукомольни. Мне очень нравилась сама идея взять эти вещи и перенести их в Зазеркалье, наделив совершенно иной функцией. Когда Сэма переводят на более высокую должность в ведомство Уорренна, мы на самом деле перемещаемся в подвал огромных силосных зернохранилищ. На потолке видны круглые дыры, через которые выгружалось зерно, — это днище силосной башни. Денег у нас хватало на то, чтобы построить только один коридор, и тот был всего метров пятнадцать длиной и заканчивался нарисованной фальшивой перспективой; между колоннами мы поставили стены с дверями, только две из них на самом деле открывались. Когда Сэм бегал по всем этим бесконечным коридорам, мы давали резкий переход нашего единственного коридора в черноту, а потом продолжали движение через «смазку» на тот же коридор и повторяли так несколько раз. То есть коридор там один-единственный, и, хотя мы шли на такие уловки не по своей воле, я остался доволен, потому что единообразие этих коридоров получилось по-настоящему тревожным.