Трудная година - страница 22
— Женщина! Стой! Стой! Ты идешь к гибели!
Вера останавливается. Испытание мучительное. Слезы застилают свет, и она, прислонившись лицом к Нининой груди, начинает рыдать... Нина не утешает ее, терпеливо ждет, когда выплачется... Так будет легче... А время идет и проходят евреи последний раз по своему родному городу. Солнце клонится к вечеру... Вера затихает.
И вдруг — пустота. Кончилась людская река. Только Мома стоит на перекрестке. И лицо у него, как обычно, каменное, мертвое, будто мороз сковал мускулы... Вера поднимает заплаканные глаза и видит... К Моме приближаются со всех сторон какие-то чудовища. Вера становится свидетелем жуткой фантасмагории. Пританцовывая, бродят невиданные живые существа — в странной одежде, без рукавов, совсем бесформенной. Только глаза и губы, глаза и губы... Они окружают Мому и начинают толкать его. Однако сумасшедший не двигается... Его взгляд кажется отрешенным, ничего не видящим. Тогда чудовища что-то кричат ему, но смысл слов, если он и есть в этих криках, не доходит до него. Тогда чудовища набрасываются на Мому, валят его на мостовую и начинают избивать. Теперь Вера видит огромные сапоги, подкованные железом. Сумасшедший не кричит. Он только поднимает руки, и две черные книги падают на булыжник... Чудовища расходятся в разные стороны, и двое из них проходят мимо женщин. Вера видит: это немецкие солдаты закутались в одеяла, чтобы было теплее.
Пустая улица.
Синий сумрак вечера.
Удары собственного сердца.
Ни одного еврея не осталось в городе. Только этот Мома — последний легальный еврей во всем Крушинске. Мучительная ирония на ощеренном сухом лице. Очки без стекол. И две черные книги... Какая мудрость таится в них?
Часть вторая
I
Зима в том году была скверная. Морозы были не сказать чтоб сильные, редко бывали и оттепели, но по ночам и утрам земля окутывалась густым молочно-белым туманом, и он пронизывал все — и безлюдные улицы, и редко топившиеся отсыревшие дома, и души их обитателей.
Фронт откатился далеко на восток, и здесь, в Крушинске, теперь был глубокий тыл. Прошли первые дни знакомства с пришлыми хозяевами, и уже произошло размежевание среди крушинцев — одни (таких были единицы) открыто пошли на службу к немцам, другие чего-то ждали, третьи искали возможности бороться. Четвертые боролись.
В тихом переулке, в особняке, нижний этаж которого заняли военные, в Вериной квартире появлялись совсем незнакомые ей люди. То приходила бывшая студентка лесотехникума, то безрукий санитар госпиталя, то машинистка биржи труда. Всех их принимал и со всеми разговаривал товарищ Игнат, и после таких, иногда совсем коротких разговоров многие выходили с просветленными лицами и исчезали куда-то — в ночь, окутанную молочно-белым туманом. И тетя Феня побывала здесь по приглашению товарища Игната. Нина «сменила профессию» — ей удалось поступить официанткой в ресторан для офицеров, который открылся в одном из фойе городского театра. Вера по-прежнему сидела в контрольной будке, и к ней частенько приходил Вася Дробыш, который однажды совсем поразил ее, явившись в форме полицейского.
— Приспосабливаемся к новому порядку,— ответил он на немой Верин вопрос.
— Маскарад?
Пухлые губы его тронула усмешка.
— Какой маскарад, что вы! — Он вынул из кармана документ.— Все по форме. Гражданин Дробыш, который родился в городе Энске Черниговской области... двадцати двух лет от роду... женатый... Добровольно служу в полиции — по убеждению и чтоб не околеть с голоду. Беда только, что жены нет. Вера Васильевна, перестаньте быть тем, кто вы есть, возьмите вот этот паспорт и... будьте моей женой!
Она смотрела на него — на молодое лицо с веселыми глазами, на темно-русые кудри, что выбивались из-под шапки на лоб, на трепетные чувственные губы — и не понимала, шутит он или говорит всерьез. И, чтобы прекратить этот усиливавший беспокойство разговор, она достала из кармана жетон и подала ему. Вася Дробыш засмеялся;
— В этой форме я пройду и так... без вашей жестянки. А женой не хотите быть? Ну что ж, придется искать другую... и на немецкого полицая найдется охотница.— И вышел из будки.