Трудная полоса - страница 39

— Арсений Никитич! Так что у вас произошло с отцом?

Арсений встрепенулся, поглядел на Катю, даже приостановился.

— Это вам неинтересно. Лучше скажите, вы сами в море бывали?

— Да нет. Я плохо представляю вашу жизнь. По кино, книгам...

— Но море вы, конечно, любите? Море многие любят. Купаться и отдыхать. А тут совсем другое. Человек все время в пути. И в отпуске уже сидеть на одном месте невозможно — хочется все время куда-то ехать, привычка такая... Моряк — это даже не профессия, это склад характера... Народ у нас выдержанный, неторопливый, со стороны поглядишь, даже с ленцой. Но вот попадаем в шторм. Да еще в северных широтах! На всем — корка льда. Крепления ослабли — груз на палубе пополз! Крен! А крен — это значит, что и перевернуться недолго... Не раз бывали в ситуациях — хуже не придумаешь! Капитан на мостике, стармех в машине, остальные лед рубят — и за борт его! Сутками из робы не вылазишь... Иначе судно в айсберг превратится, и все, хана! И это в мирное время. А отец ваш в войну плавал... А в войну палубная команда еще может спастись, если судно тонет или горит, а уж машинной не выбраться... На «Сибирякове» в сорок втором году стармех сам кингстоны открыл — пароход на дно отправили, чтоб врагу не отдать... И погибли...

Дорога вышла на взгорье. Все вокруг: далекие леса и лесочки, кошачьи изгибы холмов, замысловатые петельки речек — было окутано зеленоватой дымкой.

— Дождя бы, грозы сейчас...

Кате казалось, что они идут слишком медленно, и красота, ленивая, сладкая от дурмана цветов, раздражала ее.

— Ой, что я говорю, Арсений Никитич! Не надо грозы, не то самолеты не полетят. Поспешим! Вот будет весело, если хвост самолета увидим... А что за операция, вы не сказали, чем отец болен?

— Язва...

Они сидели теперь в маленькой избушке на краю летного поля. Катя подолгу молчала, потом заглядывала в комнату дежурного и в сотый раз спрашивала, будет ли самолет, Арсений, чувствуя, видно, перемену в настроении девушки, не пытался отвлечь ее разговорами, курил на крылечке сигарету за сигаретой.

— Диспетчеры знать ничего не хотят! Сидят тут — для чего, спрашивается! — Катя подошла к Арсению.— Что делать-то?

И тут они увидели, как подъехал «газик», из него тяжеловато вылез Виктор Петрович, кивнул им и скрылся в комнатке дежурных. Арсений и Катя теперь сидели рядом на скамеечке против двери, где висела табличка «Посторонним вход воспрещен». Слышно было, как там, за этой всемогущей дверью, кричал по телефону, кого-то в чем-то убеждал начальник метеостанции, человек, от которого здесь зависела погода и непогода — и, как оказалось, многое другое. Во всяком случае, он вывалился, из двери очень довольный.

— Уговорил. Сейчас завернут самолет. Улетите. Вы уж Катю доставьте до места, Арсений Никитич. И спасибо вам..

— Это не мне, это вам — спасибо. Не вы — не улететь бы нам.

Так разговаривали они, один — высокий, стройный, другой — низенький, полноватый, жали друг другу руки, похлопывали по плечам. А Катя чуть улыбалась, помалкивала...

...И вот маленький самолетик запрыгал по черной сухой земле, поднимая клубы пыли. Катя, прикусив губу, на секунду ткнулась Виктору Петровичу в плечо, потом поглядела очень серьезно и пошла к самолету.

В вестибюле больницы Катя стояла, приподнявшись на цыпочки, и смотрела, как ее спутник пишет записку врачу. Лицо она зажала ладонью, отчего видны были только ее глаза — тревожно распахнутые черные глаза. Доктор спустился сверху мгновенно, словно только и ждал этой записки.

— Глеб, познакомься, это Катя Климушина.

— Глеб Иванович. Хорошо, что приехали. Думаю, уже сегодня увидитесь с отцом. А пока разрешите, я на минутку уведу Арсения Никитича.— И они отошли в сторону. Катя только гадала, о чем же сухо, без улыбки говорит хирург моряку; нет, вот доктор улыбнулся, широко, радостно... Да они и не об отце вовсе, ну, конечно, у них свои дела. Но вот оба обернулись. Вспомнили.

— Пойдемте наверх.

Врач куда-то исчез, а Арсений с Катей, накинув белые халаты, торопливо поднялись по широкой холодной лестнице на второй этаж, в какой-то кабинет. Закрылась черная дверь. Катя тяжело опустилась в кресло.