Трудная полоса - страница 40
— Не жалейте меня, ради бога. Скажите прямо, что с отцом. Я же видела, доктор что-то говорил вам...
Арсений медленно распечатывал пачку сигарет.
— Федора Константиновича оперировали. Как полегчает ему — нас позовут.
Молчание. Арсений листал какой-то медицинский справочник, Катя шагами мерила комнату. Представление о времени было расплывчатым, неопределенным... Заглянула нянечка:
— Ужин возьмите...
— Видите, заботятся,— ободряюще улыбнулся Арсений.
р Арсений Никитич, этот хирург — ваш друг. Спросили бы, как дела у отца, мы так давно здесь... Арсений вышел в коридор, вскоре вернулся:
— Попросил сестричку поискать Глеба...
Но ни доктора Ямпольского, ни известий о Климуши-не. Тарелки не тронуты, и каша уже покрылась корочкой. Арсений стоял у окна, потом резко повернулся, попытался потушить сигарету и только сломал ее о пепельницу. Катя сгорбилась в кресле, даже не пошевелилась, когда Арсений чертыхнулся.
И вот, наконец, пришла минута, которую они ждали,— и пришла вдруг, внезапно, резким голосом медицинской сестры ворвалась в тишину, так что они оба вздрогнули:
— Климушину просят в палату. Нет-нет, только Климушину.— Это строго — Арсению, который тоже, поправляя халат, бросился к двери. Катя еще раз оглянулась. Старпом кивнул ей: «Иди!»
...Катя, едва держась на ногах, вошла в палату. Боялась первых слов, боялась, что нервы не выдержат. Сестра проводила ее к постели, пододвинула стул.
— Я разбужу его...
— Не надо, пусть поспит,— шепотом ответила Катя. Она была даже рада тому, что сначала может проста
поглядеть на отца, вот так посидеть рядом. Ни одной знакомой черты не находила она в этом сером лице с запавшими щеками и большим носом, но было в нем что-то неуловимо родное. Вот выцветшие светлые глаза приоткрылись, взгляд медленно скользнул по потолку, стенам. Катя напряженно ждала того момента, когда отец заметит ее.
— Катя здесь. Вы слышите меня? — голос сестры настойчив.
Наверное, он понял. Посмотрел живее, осмысленней, увидел Катю. Как долго он изучает ее лицо! Но что это? Больной снова опустил веки. Не узнал? У Кати закружилась голова...
— Федор Константинович, вспомните, у вас дочка нашлась. Она приехала, она здесь,— мягко, спокойно повторяет медсестра.
Глаза открываются вновь. В них—выражение безнадежной усталости и боли.
— Я Катя Климушина. Мы вместе с Арсением Никитичем сегодня на самолете прилетели.— Катя говорит тихо, медленно, чтоб отец мог понять ее.
— Слышу,— шевельнул губами больной,— я принял вас за врача...
Сестра бесшумно вышла.
— Арсений Никитич говорит, что все совпадает. Вы мне действительно отец.
Она повторила рассказ про ленинградский трамвай и назвала имя своей матери — Елизавета Прокопьевна. В этот момент Климушин застонал.
— Что с вами? Вам плохо? Я позову сестру.
— Нет, повтори имя...
— Арсений Никитич сказал, что это как раз имя моей матери, вашей жены — Елизавета Прокопьевна.
— Лизавета Порфирьевна...
— Не может быть.— Что-то оборвалось в груди у Кати, но весь смысл сказанного еще не дошел до нее.
— Может быть, соседи перепутали. Могли же назвать похожее отчество?
Надежда, еще маленькая надежда. Федор Константинович лежит без движения. Ничего не отражается на его лице. Потом шепотом:
— Катя, у тебя должна быть родинка на шее, сзади, под волосами. Она есть?
— Нет,— Катя выдохнула с ужасом, потрогала для чего-то совершенно гладкую кожу. Надежды не осталось. Они просто однофамильцы, хотя так много сходного в ее судьбе и истории семьи Климушина.
— Зря вас побеспокоил Арсен Никитич. И к лучшему, может... Вы молоды, зачем вам гири на ноги... Ухаживать за старой развалиной...
— Что вы говорите! Вы разрешите... Вы не прогоните меня?.. Может быть, вам хоть чуточку будет легче, если я буду дежурить здесь?
Климушин молчал. Катя не знала, то ли раздумывает, то ли не слышит ее. Уйти — невозможно. Молчание. Катя тихо сидела у кровати. Климушин пошевелился.
— Пить? — угадала его движение Катя, смочила ему губы.— Не отсылайте меня, пожалуйста,— еще раз попросила она. Теперь-то Федор Константинович слышал, глаза его потеплели.
— Спасибо, Катенька. Значит, все-таки привалило