Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 14

В лучшем случае подобные договоренности достигались и начинали действовать с более или менее значительным опозданием. К примеру, в то время, как соглашения об обмене свидетельствами о смерти военнопленных Россия заключила с Австро-Венгрией и Германией к середине 1915 г., то с Турцией лишь в октябре 1916 г.[48] Если обмен инвалидами с названными странами Россия начала уже в конце 1915 г., то первый турецкий инвалид убыл на родину почти 2 года спустя — 14 августа 1917 г., а более или менее регулярно этот обмен начался только на исходе сентября 1917 г.[49] (В этой связи нельзя не заметить, что стороны упустили ту благоприятную возможность, которую давал им нейтралитет Румынии. После же вступления последней в войну (сентябрь 1916 г.), перевозки пленных уже требовалось согласовывать с учреждениями Красного Креста, а также с правительствами и ведомствами путей сообщения Швеции, Германии и Австро-Венгрии, чьи возможности, разумеется, были не беспредельны. Кроме того, Петроград и Стамбул даже не ставили вопрос об использовании для этой цели акватории Черного моря, хотя тому способствовали и относительно низкая минная опасность на данном театре военных действий (ТВД), и наличие у обеих империй некоторого опыта в организации подобных перевозок, приобретенного еще в ходе Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.).

В качестве одного из немногих примеров успешного взаимодействия сторон можно сослаться на договор «О взаимном переводе членов экипажей торговых судов на положение военнопленных, с выдачей им соответствующего денежного содержания», заключенный по инициативе Порты 1 марта 1916 г. В этой связи начальник Генерального штаба 28 июля 1916 г. дал соответствующую циркулярную телеграмму в военные округа, потребовав перевести «всех могущих находиться [в] пределах округа офицерских чинов турецких торговых судов, [в] разряд военнопленных, назначив этим лицам по точному установлению их служебного положения и рангов, соответствующее денежное содержание с 1 марта с. г.». При этом небезынтересно заметить, что российская сторона приравняла к офицерам лишь командный состав турецких пароходов, но не капитанов парусных шхун, ибо считала, что последние «мало чем отличаются от простых матросов»[50].

В качестве примера диаметрально противоположного характера следует сослаться на одну из острейших проблем взаимодействия сторон — проблему обмена списками пленных. Правда, надо признать, что такой обмен (а равно и механизм его реализации) не был прямо предусмотрен ни ст. 14 IV Гаагской конвенции, ни, соответственно, корреспондирующей ей ст. 20 российского Положения о военнопленных. Вместе с тем, он был закреплен актами отдельных конференций Красного Креста (Вашингтонской, 1912 г., и Стокгольмской, 1915 г.); апробирован еще в ходе Первой Балканской войны 1912–1913 гг.; вновь инициирован МККК в августе 1914 г., и ни у кого (кроме, пожалуй, России) не вызвал особых сложностей. Правда, последние Н. М. Жданов, отчасти, объясняет «громадностью русских расстояний, и недостатком делопроизводственных сил на местах, и разноязычностью военнопленных, и малограмотностью военных писарей, постоянно искажавших иностранные фамилии и имена»[51]. Однако вряд ли подобные аргументы можно признать безупречными. К примеру, Великобритания, содержавшая турок и в Египте, и в Индии, и в Бирме, явно сталкивалась с не меньшей «громадностью расстояний». Да и турецкие имена английские писаря искажали никак не реже своих русских коллег.

В итоге, Франция и Германия, к примеру, начали обмен такими списками уже в сентябре 1914 г. Тогда же Берлин направил в Петроград и первый список пленных россиян. Но, не получив ничего в ответ, весной 1915 г. «поторопил» российскую сторону применением репрессий к ее военнопленным, благодаря чему проблему обмена списками между Россией, Австро-Венгрией и Германией удалось разрешить уже к середине 1915 г. С Портой, как правило, избегавшей даже угрожать России репрессиями, ситуация складывалась несколько иначе. Как в официальной межведомственной переписке, так и в открытой печати периода 1915 — начала 1916 гг., ЦСБ неоднократно констатировало «крайне неудовлетворительное положение» в вопросе обмена списками пленных с Оттоманской империей, во многом объясняя это «упорством турок», оставляющих предложения Петрограда «без ответа»